Казавшийся почти квадратным в своей просторной малице, он стоял у обвеса и задумчиво смотрел вдаль, туда, где за ледяными гребнями и туманной пеленой скрывалась Земля Ветлугина.

Я остановился подле чукчи и положил ему руку на плечо:

— Ты слыхал о таком человеке — Джергели? — спросил я. — Он был проводником у русского путешественника Толля и семь раз в течение своей жизни видел неизвестную землю к северу от Новосибирских островов. Когда Толль спросил его, хочет ли он дойти до этой земли, Джергели сказал: “Раз наступить — и умереть!” Мог бы ты сказать так?

Тынты с удивлением посмотрел на меня.

— Умереть? — переспросил он. — Почему же умереть, товарищ начальник? Нет, наступить — и жить!

Мы продолжали обстукивать дно Восточно-Сибирского моря “волшебной палочкой” — эхолотом.

По-прежнему линия на кальке была очень ровной, такой же ровной, как и дно под килем корабля, — “Пятилетка” все еще двигалась над материковой отмелью. Однако, судя по карте, нас уже подносило к местам, где корабль Текльтона начал свой зигзаг.

То и дело Вяхирев, Таратута, Васечка Синицкий, Сабиров, я, Союшкин, Никита Саввич, Андрей, Степан Иванович, Федосеич — все вместе или поодиночке — подходили к карте, висевшей в кают-компании, и застывали подле нее, сосредоточенно дымя папиросами. Даже самый занятый человек на корабле (по крайней мере, он считал себя таким) — завхоз экспедиции, вытирая на ходу губы салфеткой, замедлял шаг у карты.

Внимание привлекали две ломаные линии — одна черная (дрейф Текльтона), другая красная (наш дрейф). Обычно они двигались параллельно, изредка пересекались или расходились. Цифры дат, проставленные в отдельных пунктах, свидетельствовали о том, что мы намного “обогнали” Текльтона, иначе говоря — пловучие льды несут нас к земле быстрее, чем несли его.

И вот настало утро, когда Сабиров, сменившись с вахты, явился к завтраку с многозначительно-торжественным видом.

Дрейф на северо-запад замедлился!

Перед тем как смениться, старший помощник определил по солнцу координаты. Оказалось, что нас протащило по прямой к северу всего на полмили за ночь, хотя беспрерывно дули ветры южной половины горизонта.

Почему это случилось?

Ответ вертелся на языке.

— О порожек запнулись! — вскричал Таратута, самый экспансивный из всех.

Вяхирев и Синицкий нетерпеливо посмотрели на меня.

Я молчал, изучая карту.

Да, замедление дрейфа было подозрительным.

— Пробиваться будем? — спрашивал Таратута за моей спиной. — Ну же, Алексей Петрович! Как вы думаете: там земля?..

— Необязательно земля, — неуверенно бормотал Союшкин. — Быть может, подводный порог. Известен порог Нансена — подводная гряда, отделяющая Ледовитый океан от Гренландского моря…

Но, видно, и он был взволнован. Одно дело выражать скептицизм в тиши кабинета, совсем другое — самому подойти к волнующей разгадке тайны.

Между тем на кальке эхолота не возникало никаких изменений. Если и была впереди земля, то еще очень-очень далеко. Дно моря оставалось гладким, будто было укатано гигантским катком.

Однако льды впереди наткнулись на какую-то преграду, в этом не было сомнений. Беря днем очередную пробу воды, Андрей обнаружил, что трос отклоняется к юго-востоку.

Накануне мы довольно быстро подвигались к северо-западу. Обычно массы воды при ускоренном дрейфе льда увлекаются вслед за ним. Тут же вода двигалась в противоположном направлении.

Прошло еще несколько тревожных часов.

Корабль начал медленно разворачиваться вместе со льдами. Единственным ориентиром в однообразно белой пустыне было для нас солнце. В это время дня оно обычно находилось сзади, за кормой. Сейчас оно светило прямо в глаза.

— Корабль лег на другой галс, — доложил Федосеич. Мы склонились над прокладкой курса в штурманской рубке.

Линия дрейфа делала резкий поворот вправо, почти под прямым углом. Теперь пловучие льды несли нас на северо-восток, обносили вокруг земли.

Итак — зигзаг!

Все преобразилось на корабле, выходившем из дрейфа. Повеселел старший механик. Заработали мощные машины. Задрожала палуба под ногами.

Ледокол возобновил активное плавание во льдах. Он ринулся напрямик к цели, а эскортировавшие его ледяные поля так же неторопливо продолжали путь на северо-восток, в обход препятствия.

Мы расстались со своими “попутчиками” без сожаления. Пловучие льды выполнили положенную им часть работы. Закончить ее мы могли и сами. Земля, остававшаяся по-прежнему невидимой, была, казалось, рядом, рукой подать.

Но это только казалось.

За сутки ценой огромных усилий “Пятилетка” пробилась вперед всего лишь на полторы мили.

Небо над нами было грозно белым. Значит, нигде нет и признака спасительной полыньи, подобной той, что находилась севернее острова Врангеля. Льды, льды — тяжелые, сплоченные!..

Я никогда еще не видел таких массивных льдов.

То же было и на второй день и на третий.

Дважды поднимались мы с Сабировым на грот-мачту и осматривали окрестности в бинокль. Льды громоздились впереди, как оцепеневшие валы прибоя. Чем дальше на север, тем валы делались выше, страшнее. Видимо, там были стамухи — льдины, севшие на дно. Они окружали землю-невидимку непреодолимым барьером.

Невеселые вести поступали снизу, из машинного отделения. Очень большим был расход горючего.

Механик смотрел на меня печально-вопрошающим взглядом. Но я и так знал, что, продлись подобная “скачка с препятствиями” еще несколько дней, горючего не хватит на возвращение домой.

Сомнения разрешили два слова, сказанные Федосеичем.

— Рискуем винтом, — негромко произнес он, когда мы остались одни на мостике.

Делать было нечего.

— Позовите ко мне водителя вездехода, — приказал я Сабирову. — Будем готовить вездеход к спуску на лед…

Еще в бытность свою на мысе Челюскин мы с Андреем облюбовали этот вид полярного транспорта.

Перед традиционной собачьей упряжкой вездеход имеет ряд преимуществ. Он передвигается в пургу, когда собаки отказываются идти. Поднимает значительно больше груза, чем собачья нарта, — до полутора тонн. Наконец, представляет, по существу, передвижной домик на гусеничном ходу, а ведь в закрытой кабине удобнее не только человеку, но и чувствительным приборам.

Обдумывая план экспедиции, мы реально учитывали возможность того, что ледяной барьер преградит нам дорогу к Земле Ветлугина. В этом случае должен был помочь вездеход.

Над безмолвными, будто притихшими льдами прокатилась зычная команда Сабирова:

— Вира! Вира помалу!

Из трюма подняли закутанный в брезент вездеход. Пока Тынты с озабоченно-счастливым лицом хлопотал возле мотора, прогревая его, в крытый кузов стали укладывать разнообразные предметы: камелек, автоматический бур, анероид, анемометр, секстант, компас, хронометр, три винтовки с запасом патронов, три спальных мешка, аптечку и запас продовольствия.

Под наблюдением Андрея установили эхолот, который, в отличие от корабельного, измерял глубину через лед. Затем старший радист и Таратута погрузили рацию.

Сабиров шутил, что тех, кто отправится на вездеходе, будут “держать на радиоверевочке”. Они должны были не только поддерживать регулярную связь с ледоколом, но могли по радиопеленгу найти его на обратном пути.

Предполагалось, что вездеход пересечет “белое пятно” (может быть, не раз и не два), пока корабль будет двигаться с пловучими льдами в обход “белого пятна”. Ограниченное зигзагом, оно было не очень велико, в самой широкой своей части составляло не более семидесяти километров. Людям, который отправятся на вездеходе, понадобится дней пять для того, чтобы пересечь “белое пятно” в различных направлениях, как бы заштриховать его. Затем вездеходчики должны двинуться на соединение с ледоколом. Оставался еще запас времени для переброски зимовщиков на вновь открытую землю.

— Текльтон затратил на обход препятствия одиннадцать дней. Времени уйма у нас, — сказал Андрей. — Уверен, что управимся на вездеходе за два-три дня. А сойдемся с тобой, Леша, где-нибудь здесь.