— Не забывай афоризм, — поучительным тоном повторял Андрей: — “Если хочешь достигнуть чего-нибудь в жизни, будь целеустремленным”.

Андрей гордился своей целеустремленностью. Я иногда разбрасывался, по его мнению.

— У тебя шквалистый характер, Леша, — сказал он однажды. (Кажется, мы проходили в то время шкалу ветров Бофорта).

— То есть?

— Как ветер, налетающий порывами.

— А у тебя?

— О! Постоянну дующий легкий бриз, — поспешно сказал он, но сам не выдержал и захохотал.

Вот уж действительно ничего похожего на бриз, на его нежнейшее, ласкающее дуновение! Скорее мужественный и суровый северный ветер!..

Наружность моего друга соответствовала его характеру. Он остался букой, таким же, каким был в детстве. Смуглый, черный, как жук, с круглой, коротко остриженной головой. (“Прическу там какую-то заводить! Пробор делать!..”)

Он не имел уменьшительного имени. Язык не повернулся бы назвать его Андрюша или Андрейка. Андрей — это было то, что полагалось. Андрей — это было хорошо!

Только довольно крупный вздернутый нос нарушал общее впечатление. Очень забавны были эти широкие, будто любопытные ноздри. И по-прежнему нос смеялся со всем лицом — покрывался мелкими складочками и морщинками, точно Андрей собирался чихнуть. Смеялся мой друг не часто, но зато уж закатывался надолго, совсем как Петр Арианович.

Оглядываясь назад, я вижу, что мы были по-настоящему счастливы в свои студенческие годы. Мы были молоды, полны сил, находились в Москве, в мировом научном центре, учились в старейшем русском университете, где все напоминало о славных традициях русской науки, самой передовой в мире.

А впереди — впереди были наши острова! Казалось, каждая прослушанная нами лекция, каждый сданный зачет приближают нас еще на шаг к островам!

Жили мы в тесной комнатке в одном из переулков между Пречистенкой и Остоженкой, жили отлично, хотя считалось, что настоящая жизнь начинается только за Полярным кругом.

В Москве наш день начинался с того, что мы любовались городом. Любовались им с крыши, потому что именно здесь делали свою утреннюю зарядку.

Даже зимой выскакивали на чердак, голые по пояс, быстро пролезали в узкое чердачное окно и выбегали на крышу, делая такие движения руками, точно плыли брасом.

Холодно? Вздор! Сейчас будет тепло!

Пританцовывая, обеими горстями захватываем побольше хрустящего чистого снега, с силой растираем спину, грудь. Потом — бегом вниз, по винтовой лестнице, к крану на кухне. Вода после снега кажется всего лишь прохладной.

Довольное урчанье и фырканье оглашают коммунальную квартиру. Соседи, зевая, отрывают головы от подушек. Ого! Уже семь часов?.. Студенты из угловой комнаты поднялись…

Говорят, по-настоящему здоров тот, кто не ощущает своего здоровья. Это не так. Мы ощущали свое здоровье.

Мы даже щеголяли приобретенной на крыше неуязвимостью. В лютые морозы, когда на улице все горбились и прятали носы в воротник, я и Андрей беззаботно сдвигали фуражки на затылок. Ни кашне, ни меховых шапок, ни зимних пальто не носили из принципа. Подумаешь: 56-я параллель! А нам в будущем зимовать на 76-й или 86-й!..

Крыша была нашим владением не только зимой, но и летом. Выходили сюда в одних трусах и готовились к зачетам, подстилая коврик, чтобы не так обжигало железо. Надо было набрать солнышка внутрь побольше, про запас, в предвидении долгих бессолнечных зим в Арктике.

На крыше было удобно проверять друг друга по метеорологии.

— Какие облака проплывают, Леша?

— Цирусы.

— Врешь, врешь! В учебник загляни. Куммулюсы! Видишь — пышные, будто взбитая мыльная пена.

Крыша называлась у нас верхней палубой. Комнату снисходительно называли кубриком. Она и на самом деле была похожа на кубрик: узкая, длинная, отделенная тонкой переборкой от соседней.

Стоит упомянуть и о том, что за время ученья в университете мы не пропустили ни одного ледохода на Москве-реке.

Часами могли стоять у каменного парапета, следя за тем, как медленно вспучивается на стреже река, делается выпуклой, как шоссе. Происходило это оттого, что течение всего быстрее на середине русла.

Стоя на Каменном мосту, чувствовали себя как бы на стыке прошлого и будущего. Воображением уносились в Арктику, представляя себе, как будем пробираться на ледоколе через пловучие многолетние льды к земле, синеющей на горизонте. Памятью же возвращались в Весьегонск, в тот солнечный день, когда так же вот стояли на мосту через Мологу, а Петр Арианович с озабоченной доброй улыбкой шел по берегу за игрушечным корабликом, поддерживая его шестом.

— Опять на ледоход бегали смотреть? — возмущалась Лиза и недоверчиво оглядывала нас с головы до ног. — Ну конечно, брюки в снегу, пальто мокрое… Дети! Ну, просто как маленькие дети!

Она усвоила интонации старшей сестры, хотя была года на три — четыре моложе нас. Журила за непрактичность, неэкономичность, неаккуратность. Проверяла наличность белья, иногда самолично штопала его. Перед ее приходом — она забегала к нам раза два в месяц — приходилось старательнее обычного подметать комнату. И все-таки Лиза оставалась недовольна, сердито хватала веник и подметала по-своему.

Она любила присутствовать при наших нескончаемых спорах о Земле Ветлугина.

Иногда, оборачиваясь, я видел, что она сидит в уголке и задумчиво смотрит на меня своими блестящими светло-карими глазами. Если я делал промах, запинался, глаза тускнели. Если же “срезал” Андрея ловким возражением или шуткой — делались теплыми-теплыми…

Живейшее участие принимала она и в наших сердечных делах, главным образом в моих.

— Разбрасываешься! Нехорошо! — говорила она. — Размениваешь свое чувство на гривенники!..

— Посмотрим, как ты не будешь разменивать! — обидчиво отвечал я. — У тебя поучусь…

— Гривенников не будет! Не хочу мельчить любовь! Мне, знаешь, подавай все сразу, в большущем золотом слитке! Я жадная!

В кино, музеи, на публичные лекции мы ходили всегда вместе, три неразлучных друга-земляка: Лиза — посередине, я и Андрей — по бокам.

Только в тот вечер, о котором я расскажу сейчас, я и Лиза остались вдвоем. Андрей совсем уж собрался идти с нами, повязал даже галстук — впервые в жизни, — но в последний момент задержали какие-то дела.

Очень красиво выглядела Москва-река. Похоже было, что устроители молодежного карнавала в Нескучном саду одолжили на время радугу, сняли ее с неба и аккуратно уложили между кустами.

Стоя на берегу, мы смотрели с Лизой на воду. Ветки деревьев закрывали от нас небо, но праздничный фейерверк был хорошо виден в воде. Было первое или второе мая.

Сначала, как это обычно бывает, говорили об отсутствующих — хвалили Андрея за собранность и целеустремленность. Потом Лиза запела вполголоса:

Оборвала, вопросительно посмотрела на меня.

Я предложил съесть мороженого. Затем мы катались на “чертовом колесе”, хохотали над своими дурацкими изображениями в зеркальной “комнате смеха” и немного потанцевали на танцплощадке под баян.

Почему-то мы снова очутились на старом месте, на нашей аллейке у воды. Было очень тепло. По Москве-реке плыли украшенные фонариками катера с пассажирами, толпившимися на верхней палубе. Оттуда нам кричали что-то, какую-то карнавальную чепуху.

Я был в приподнятом настроении, что называется, “в ударе”. Только что пришла в голову мысль: в поисках островов в Восточно-Сибирском море воспользоваться помощью эхолота. Хорошо бы сразу рассказать об этом Андрею, проверить, правильна ли мысль. Но Андрея не было. Рядом была только Лиза.

— Понимаешь, — начал я издалека, — в сплошном тумане штурман находит место корабля по глубинам. На карте обозначены глубины. Если применить этот принцип к гипотетическим землям…

Лиза обернулась ко мне. Голос ее странно дрогнул:

— Какая ночь, Леша! — сказала она. Пауза. И нетерпеливо, почти сердито: — Такой ночи, Леша, больше не будет!