Она бросилась за ним в белую пелену, сгустившуюся до жемчужно-серой и подсвеченную с той стороны солнцем.

Вдруг перед ней в тумане вырос темный силуэт — башня серого камня. Эйлия резко наклонила крылья, ветер завыл в ушах, конец крыла чиркнул по камню. Тут появились другие высокие отвесные силуэты, слева, справа, спереди — десятки каменных образований поднимались снизу с плато. Эйлия и Мандрагор петляли между ними, как ласточки меж дымовых труб. Охота превратилась в увлекательную игру — в гонку — в догонялки через высокие залы скал, завесы туманов и вокруг колоссальных гранитных монолитов, торчащих сквозь кучевые облака. Потом они вылетели из облаков на простор и солнечный свет, и на северной стороне плато открылись леса и равнины, узкий просвет, обрамленный сперва в свитки белого пара, а потом все расширяющийся по мере выхода из облаков.

И теперь Эйлия не могла не ощутить то, что уже чувствовала раньше, когда приняла драконий облик под влиянием зелья: свирепую дикую радость полета, головокружительную высоту над землей, вой ветра и ощущение его под крылом. Внизу тянулись луга, где паслись стада животных, огромные, как тени плывущих над ними облаков. Мелькнуло озерцо, покрытое белыми лилиями, но они подлетели ближе, и лилии поднялись вихрем перьев — большая стая каладриусов поднялась в воздух, и не от страха, как на Мере, а из любопытства. Сразу же Эйлия с Мандрагором оказались окружены облаком крыльев.

Когда красный дракон оглянулся, черной пустоты в его глазах не было. Они были ярче огня, они вызывали, они жили. Тут она поняла, что он не бежал в страхе, а намеренно увлек ее в эту погоню, чтобы заставить ее ощутить тело дракона, силу и величие, богоподобную свободу, ею даваемую. Он превратился намеренно, подбивая и соблазняя ее тоже стать лоананом.

Они летели над плато, потом увидели внизу в солнечной ряби океан. Друзья Эйлии смотрели с берега, как драконы снова встретились в схватке, переплетясь шеями и хвостами, рвя друг другу горло и бока. Казалось, они повисли в синем своде неба, почти на уровне облаков, потом расцепились и полетели, только на этот раз красный дракон преследовал белого, и они сцепились второй раз, закувыркались по небу. Расцепились они почти у земли и снова взлетели, но уже не гнались с вытянутыми шеями друг за другом, а летели рядом, крыло в крыло.

— Что они делают? — вскрикнула Лорелин.

Йомар ничего не сказал. Он однажды видел такой полет: не дуэль двух противников, а воздушный танец орла и орлицы, встретившихся в небе над холмами Зимбуры…

Драконы летели выше, и наконец остались только два пятнышка в небе, красное и облачно-белое, на фоне темно-синего купола. Потом исчез красный, будто задутый огонек: он нашел эфирную щель и скрылся в ней, как лиса, уходящая от охотников в нору. Пойдет ли белый дракон за ним?

Белый дракон, поднявшись на много лиг, кружил в небе, дико и бесцельно, будто клочок пергамента, подхваченный вихрем. Потом он прижал крылья к телу и устремился вниз, исчез в синей ширине моря.

Дамион следил за ее погружением в волны. Потом он вздохнул, повернулся к друзьям и наконец обратился к ним:

— Мы едва ее не лишились.

Он помнил тепло, золотой свет и хор бесчисленного множества голосов, сливавшихся в песне, но это были, наверное, всего лишь символы — все, что мог его материальный разум потом воспринять из небесной гармонии, которая и есть Эфир. О мученичестве в святилище Валдура он помнил мало, и не помнил ни боли, ни страха. Какое-то время была темнота, потом появился свет, сперва неясный, а потом он стал разгораться, как разгорается пламя. В мягком золотом свечении появилось что-то, вроде бы под ним, как казалось. Это был человек, молодой, светловолосый, одетый в белое и лежащий на каменном ложе, будто во сне. Он смотрел вниз, не понимая, пока не осознал наконец, что видит себя самого — и не мысленный образ: он смотрел на собственное тело, распростертое на алтаре Валдура. «Значит, я мертв?» Но все равно он был скорее удивлен, чем испуган.

Странное свечение разгорелось еще ярче, и он увидел слепого жреца, все еще зажимавшего в руке церемониальный нож, не видя света, обливавшего его фигуру, а послушник у дверей разинул рот в слепом ужасе — его лицо тоже было освящено сиянием. Но Дамион был далек от них, и от своего оставленного тела, и от мира. Потом до него дошло, что источник света слева, в какой-то щели или отверстии в воздухе. И сквозь это отверстие, как через окно, он увидел движущиеся в свете фигуры: по виду человеческие, но прекрасные неземной красотой. Были среди них крылатые, были бескрылые, но все светились, как земля, по которой они ходили, и они делали ему знаки и звали чистыми голосами. Иди к нам!

И все же он колебался: хотя его и манило в это безмятежное царство Эфира, но бестелесное сознание, которым он стал, не желало бросать тело — единственное знакомое в этом измененном мире. Он колебался, и в отверстии показалась фигура, выглядывающая между мирами: женщина, золотоволосая, в платье, переливающемся, как освещенный огнем изумруд. Белые руки простерлись к нему.

Я тебя знаю, — подумал он. — Ты появлялась, в моих мыслях. Ты Элтина… моя мать.

Да, я та, кто носила тебя и дала тебе твою смертную жизнь, — ответило создание. — Я снова могу дать тебе жизнь, если ты обратишься ко мне. Времени тебе осталось мало. Твоя связь с твоей телесной формой истаивает, и вскоре твой дух отлетит — прочь из этого мира, куда мне не достать, в царство вне материи и Эфира. Но это не обязательно. К жизни, которая у тебя была, уже не вернуться, но ты можешь пребывать в моей плоскости, переведя свою плоть в эфирную форму. Это доступно смертным, родившимся у архонов. И тогда ты сможешь помочь своим любимым, что еще живут в низшей плоскости.

Эйлия, — подумал он.

Значит, ему нет необходимости переходить полностью и исчезать из мира: он все еще может ей помочь в этой своей новой, иной форме.

Да. Пусть такой будет моя судьба. Пусть мой дух останется в Эфире, а тело преобразуется.

Он подумал об этом без страха и сожаления, но понимая, что именно этого он больше всего желал. И то, что было за порталом, звало его.

На его глазах свет из разлома будто сгустился и затвердел, стал мостом между этой плоскостью и следующей, и его безжизненное тело омывало золотое сияние. Снова сознание притянуло к нему, поглотило этим сиянием, а потом он встал в своей новой, квинтэссенциальной форме и покинул алтарь, пролетел в сверкающую брешь, как вылетает на свободу птица в открытое окно. Отверстие за ним закрылось, отсекая мир.

Исчезло мрачное святилище и его служители, исчезла жизнь боли, сомнений и несчастий, которая была участью его и всех смертных. Он вошел в Эфир. Дважды до этого он путешествовал в этой плоскости, но только проходил ее путями драконов, вьющимися через этот сверкающий простор — как туннели мелких землероек в почве. Сейчас он повис внутри субстанции самого Эфира. И королева Элиана тоже была здесь, плыла перед ним и выглядела так, как в далеком прошлом: тонкая и моложавая, вопреки серебристо-седым волосам.

Ваше величество! — поклонился он.

Она рассмеялась.

Здесь нет титулов. Все мы здесь архоны. Да, я тоже из элов — раньше я не могла тебе сказать, но сейчас ты — один из нас, и от тебя тайн не будет. — Вдруг ему показалось, что она погрустнела. — Я знаю, что для тебя попасть сюда — потеря, дитя Элтины. Я постараюсь помочь тебе и утешить, чем смогу.

Потом Ана с Элтиной показали ему его прошлое — сцены жизни в обеих плоскостях, как они их видели. Некоторые он забыл, о других вообще никогда не помнил. Ему показали человека в рыцарских доспехах, бритого, с каштановыми волосами и глазами пронзительной голубизны.

Твой отец, — сказала ему Элтина, и тоска слышалась в ее мысленном голосе. — Артон Раймарский, рыцарь ордена паладинов.