Любезная Лидия, я беспокою вас несколькими строками, они написаны под влиянием чувства долга относительно меня самой, а в нашем сегодняшнем положении и относительно друг друга.

Я совсем недовольна тоном ваших двух последних писем и ещё менее довольна тем, что вы оставили меня сегодня утром без всякого письма, когда мы условились при столь сомнительном положении наших дел в том, что я буду получать от вас письма каждый день. Я могу только истолковать ваше поведение однозначно, я могу только сделать заключение, что дела в Торп-Эмброзе, плохо управляемые, пошли дурно.

Настоящая цель моего письма не упрекать вас, зачем я буду тратить понапрасну время, слова и бумагу, я только желаю напомнить вам некоторые соображения, которые вы, кажется, собираетесь забыть. Напомнить вам их самыми простыми словами? Да, я напомню, потому что при всех моих недостатках я олицетворённая откровенность.

Во-первых, я получу те же выгоды, что и вы, если станете миссис Армадэль Торп-Эмброзской; во-вторых, снабдила вас (не говоря о хороших советах) деньгами, необходимыми для достижения нашей цели; в-третьих, я имею ваши расписки за каждый фартинг, данный мною вам взаймы; в-четвёртых, и в последних, хотя я снисходительна к ошибкам как друг, но как деловая женщина, моя милая, я не позволю шутить с собою. Вот все, Лидия, по крайней мере теперь.

Пожалуйста, не думайте, что я пишу в гневе, я только огорчена и обескуражена. Если бы у меня были крылья голубки, я прилетела бы к вам и успокоилась.

Милостивая государыня, вы, вероятно, прочтёте эти строки через несколько часов после того, как получите моё вчерашнее письмо, отправленное вечером, а это посылаю до полудня сегодня.

Настоящая цель этого письма — сообщить вам новое известие из большого дома. С невыразимой радостью сообщаю вам, что неблагородное вмешательство мистера Армадэля в ваши частные дела кончилось. Подсматривание за вами прекращается сегодня. Я пишу, милостивая государыня, со слезами на глазах — со слезами радости, вызванными чувствами, которые я осмелился выразить в моём первом письме (первый параграф в конце). Простите мне этот личный намёк. Я могу говорить с вами (я не знаю почему) гораздо свободнее пером, чем языком.

Позвольте мне успокоиться и продолжать рассказ.

Я только что пришёл в контору управителя сегодня утром, когда следом за мною приехал мистер Педгифт-старший, который тотчас направился в большой дом, где ему, видимо, была назначена встреча с мистером Армадэлем. Не нужно и говорить, что я тотчас оставил все дела, какими должен был заняться, чувствуя, что речь может идти о ваших интересах. Весьма приятно прибавить также, что на этот раз обстоятельства благоприятствовали мне. Я мог встать под окном и слышать весь разговор.

Мистер Армадэль объяснился тотчас в самых ясных выражениях. Он приказал, чтобы шпион, нанятый подсматривать за вами, тотчас был отпущен. Когда Педгифт-старший попросил его объяснить эту внезапную перемену, мистер Армадэль не скрыл, что она была следствием того, что произошло между мистером Мидуинтером и им накануне. Слова мистера Мидуинтера, как бы они ни были жестоки и несправедливы, тем не менее убедили его, что никакая необходимость не может извинить поступка такого низкого, как использование шпиона, и по этому убеждению он теперь решился так поступить.

Если бы не ваши конкретные приказания не скрывать ничего, что происходит здесь и относится к вам, мне, право, было бы стыдно передать, что мистер Педгифт сказал со своей стороны. Я знаю, что он благородно поступил со мною. Но если бы он был мой родной брат, я не мог бы простить ему тона, каким он говорил о вас, и упорства, с каким старался заставить мистера Армадэля переменить его намерения.

Он начал с нападок на мистера Мидуинтера. Он объявил, что мнению мистера Мидуинтера нельзя было следовать, потому что было совершенно ясно, что вы, милостивая государыня, вертели им, как хотели. Не произведя никакого впечатления своим грубым намёком (которому никто, знающий вас, ни на минуту не может поверить), мистер Педгифт заговорил о мисс Мильрой и спросил мистера Армадэля, отказался ли он от намерения защищать её. Что это значит, я придумать не могу; я могу только передать это для ваших собственных соображений. Мистер Армадэль коротко ответил, что он имеет свой собственный план защищать мисс Мильрой и что обстоятельства переменились в этом вопросе, или что-то в этом роде. Мистер Педгифт все настаивал; он продолжал (стыжусь упоминать) переходить от худого к худшему. Он старался убедить мистера Армадэля подать просьбу в суд на тех соседей, кто более других осуждали его поведение, с целью — я право не знаю, как это написать — заставить вас явиться свидетельницей в суде. Ещё хуже, когда мистер Армадэль сказал «нет». Мистер Педгифт, который, как я предположил по звуку его голоса, готов был выйти из комнаты, тотчас воротился и предложил послать за лондонским сыщиком только для того, чтобы взглянуть на вас.

«Вся эта тайна о настоящей репутации мисс Гуильт, — сказал он, — может разъясниться с установлением её личности. Выписать сюда сыщика из Лондона не будет стоить очень дорого, а постараться узнать, известна она или нет в главной полиции, стоит того».

Я опять уверяю вас, милостивейшая государыня, что я повторяю только эти гнусные слова из чувства обязанности к вам. Я дрожал, уверяю вас, я дрожал с головы до ног, когда слышал их.

Продолжаю, потому что я должен сказать вам ещё кое-что.

Мистер Армадэль (к его чести — я этого не опровергаю, хотя не люблю его) все говорил «нет». Его, как мне казалось, раздражала настойчивость мистера Педгифта, и он сказал довольно сердито: «Вы убедили меня в последний раз, когда мы говорили об этом, сделать то, чего я искренне стыдился потом. Вам не удастся, мистер Педгифт, убедить меня во второй раз».

Это его слова. Мистер Педгифт как будто обиделся.

«Если вы таким образом принимаете мои советы, сэр, — сказал он, — чем менее вы будете выслушивать их впредь, тем лучше. Ваша репутация и ваше положение публично задеты в этом деле между вами и мисс Гуильт, и вы настаиваете в самую критическую минуту поступить по-своему, что, по-моему, кончится дурно. После того что я уже предпринял в этом серьёзном деле, я не могу согласиться продолжать действовать со связанными руками и не могу бросить дело с честью для себя, когда все знают, что я ваш стряпчий. Вы не оставляете мне другого, выбора, сэр, кроме как отказаться от чести быть вашим поверенным в делах».

«Мне жаль это слышать, — сказал мистер Армадэль, — но я уже слишком пострадал за то, что вмешивался в дела мисс Гуильт. Я не могу и не хочу участвовать более в этом деле».

«Вы можете не участвовать больше, сэр, — сказал мистер Педгифт, — и я не буду больше действовать, потому что это дело перестало иметь для меня деловой интерес. Но помяните моё слово, мистер Армадэль, вы ещё не покончили с этим делом. Интерес к нему может возникнуть у кого-нибудь другого и он может продолжать расследование с того пункта, на котором вы и я остановились, и чья-нибудь другая рука может пролить свет на личность мисс Гуильт».

Я передаю их разговор, милостивая государыня, почти слово в слово, как мне кажется. Он произвёл на меня невыразимое впечатление: он наполнил меня — я сам не знаю почему — совершенно паническим страхом. Я совсем не понимаю этого и ещё менее понимаю то, что случилось немедленно после этого.

Голос мистера Педгифта, когда он произнёс эти последние слова, раздался ужасно близко ко мне. Он, должно быть, говорил у открытого окна, и я боюсь, что он, возможно, видел меня под окном. Я успел, прежде чем он вышел из дома, спокойно выйти из лавровых кустов, но не воротился в контору. Я пошёл по дорожке к домику привратника, как будто иду по какому-нибудь конторскому делу.

Мистер Педгифт скоро догнал меня в гиге и остановился.

«Так вы любопытствуете насчёт мисс Гуильт, — сказал он. — Удовлетворяйте ваше любопытство — я этому не препятствую».

Я натурально встревожился, но спросил его, что он хочет сказать. Он не отвечал, он только посмотрел на меня из гига очень странно и засмеялся.

«Мне случалось видеть вещи даже чуднее этого», — сказал он вдруг сам себе и уехал.

Я осмелился обеспокоить вас рассказом об этом последнем происшествии — хотя оно, может быть, покажется вам вовсе не важным — в надежде, что ваш высокий ум будет в состоянии объяснить его. Мои бедные умственные способности, признаюсь, никак не позволяют понять, что хотел сказать мистер Педгифт. Я знаю только то, что он не имел права обвинить меня в таком непочтительном чувстве, как любопытство относительно дамы, к которой я питаю огромное уважение и которой восхищаюсь. Не смею выразиться в более пламенных выражениях.

Мне остаётся только прибавить, что моё положение здесь позволяет постоянно служить вам, если вы желаете. Мистер Армадэль только что приходил в контору и сказал мне коротко, что в отсутствие мистера Мидуинтера я всё ещё должен пока занимать его должность. Остаюсь, милостивая государыня, искренно преданный вам