— Я ужасно люблю сигары! — ответила мисс Гуильт с невозмутимой живостью и весёлостью. — Это одна из привилегий мужчин, которой я всегда завидовала. Я боюсь, мистер Армадэль, что вы подумаете, будто я вам навязываюсь. Оно, конечно, похоже. Но дело в том, что мне нужно сказать вам несколько слов по секрету о мистере Мидуинтере.

В эту минуту подъехал поезд. Оставив в стороне мысль о Мидуинтере, Аллэн не мог из долга самой обыкновенной вежливости не покориться необходимости. После того как он стал причиной того, что она оставила место у майора Мильроя, после того как он намеренно уклонился от встречи с ней на большой дороге, отказаться ехать в Лондон в одном вагоне с мисс Гуильт значило поступить явно грубо, что сделать для Армадэля решительно было невозможно.

«Черт её побери!» — про себя говорил Аллэн, сажая свою спутницу в пустой вагон, любезно предоставленный в его распоряжение кондуктором на глазах всех присутствующих на станции.

— Вас не будут беспокоить, сэр, — шепнул Аллэну кондуктор с улыбкой, поднося руку к фуражке.

Аллэн с величайшим удовольствием поколотил бы его за это.

— Постойте! — закричал он из окна. — Мне не нужно отдельного вагона.

Но всё было уже бесполезно; кондуктор не слышал, паровоз засвистел, и состав помчался в Лондон.

Избранное общество торп-эмброзцев, провожавших уехавших, задержалось на платформе и тотчас же собралось в кружок со станционным смотрителем в центре.

Станционный смотритель, мистер Мак, был человеком популярным в окрестностях города; он имел два больших достоинства, неизменно положительно действующих на большинство англичан: он был старый военный и не употреблял в разговоре много слов. Конклав на платформе непременно захотел знать его мнение, прежде чем поделиться своим собственным. Разумеется, само собой, что со всех сторон посыпались замечания, однако окончательное мнение каждого об этом событии не высказывалось, все споры кончались вопросом к станционному смотрителю:

— Она его поймала, ведь поймала?

— Она вернётся «миссис Армадэль», ведь вернётся?

— Он лучше выбрал бы мисс Мильрой, ведь лучше?

— Мисс Мильрой выбрала его. Она была у него в большом доме, ведь была?

— Совсем нет. Стыдно портить репутацию девушки. Её застала гроза поблизости; он был принуждён предложить ей убежище, и с тех пор она не подходила к дому. Мисс Гуильт была там без всякой грозы, и мисс Гуильт уехала с ним в Лондон в отдельном вагоне, что вы скажете, мистер Мак?

— Глуп же этот Армадэль со всеми своими деньгами. Влюбился в рыжую, лет на девять старше его! Ей целых тридцать. Вот что я говорю, мистер Мак. А вы что скажете?

— Старше или моложе, а она будет хозяйкой в Торп-Эмброзе, и я скажу, надо смириться с этим приличия ради. Мистер Мак, как человек светский, видит это в таком же свете, как и я, не так ли, сэр?

— Господа! — сказал станционный смотритель своим резким командирским голосом и со своим непроницаемым выражением лица. — Она чертовски красивая женщина. А я, если бы был в летах мистера Армадэля, я такого мнения, что если бы я ей понравился, она могла бы выйти за меня.

Выразив своё мнение, станционный смотритель круто повернул направо и сейчас же заперся, как в крепости, в своей конторе.

Торп-эмброзские граждане посмотрели на запертую дверь и глубокомысленно покачали головами. Мистер Мак обманул их ожидания. Мнение, открыто признающее слабость человеческой натуры, никогда не бывает популярно.

— Это всё равно что сказать: мол, каждый из нас мог бы на ней жениться, если бы мы были в летах мистера Армадэля!

Таково было общее впечатление на «конклаве», когда митинг был отложен до другого раза и члены начали расходиться.

Последним ушёл старый джентльмен очень медленной походкой, к тому же, видимо, имевший привычку оглядываться вокруг. Остановившись в дверях, этот наблюдательный человек окинул глазами всю платформу и увидел за углом стены пожилого человека, которого до сих пор никто не заметил.

— Господи помилуй! — вскричал старый джентльмен, медленно продвигаясь шаг за шагом вперёд. — Неужели это мистер Бэшуд?

Это был Бэшуд. Бэшуд, любопытство которого разгадать тайну внезапного отъезда Аллэна в Лондон привело на станцию. Бэшуд, видевший и слышавший из-за угла стены то, что все видели и слышали, и на которого, вероятно, это произвело необыкновенное впечатление. Он стоял, прислонившись к стене, как окаменелый, прижав одну руку к обнажённой голове, а в другой держа шляпу, стоял со слабым румянцем на лице, тусклый взгляд его глаз был обращён в чёрную глубину туннеля, как будто лондонский поезд исчез в нём только сию минуту.

— У вас голова болит? — спросил старый джентльмен. — Послушайтесь моего совета: ступайте домой и прилягте.

Бэшуд слушал машинально внешне с обычным вниманием и отвечал машинально со своей обычной вежливостью тихим голосом, словно в полудрёме:

— Да, сэр, я пойду домой и лягу.

— Вот это хорошо! — заметил старый джентльмен, направляясь к двери. — И примите пилюлю, мистер Бэшуд, примите пилюлю.

Через пять минут сторож, запирая станцию, нашёл Бэшуда все ещё стоящим с обнажённой головой у стены и все ещё смотревшим в чёрную глубину туннеля, как будто лондонский поезд исчез в нём только сию минуту.

— Ступайте, сэр, домой, — сказал сторож, — я должен запереть станцию. Вы нездоровы? Вам дурно? Выпейте дома немного водки.

Бэшуд отвечал сторожу точно так, как и старому джентльмену:

— Да, я выпью немного водки.

Сторож взял Бэшуда за руку и вывел со станции.

— Найдёте здесь, сэр, — сказал он, указывая на кабак, — и очень хорошую водку.

— Я найду здесь, — машинально повторил Бэшуд, — и очень хорошую водку.

Его воля, казалось, была парализована, его действия зависели решительно от того, что другие говорили ему. Он сделал несколько шагов по направлению к питейному дому, пошатнулся и ухватился за фонарный столб. Сторож, последовавший за ним, опять схватил его за руку.

— Вы уже пили! — воскликнул он, с внезапно пробудившимся участием. — Чего? Пиво?

Бэшуд своим тихим голосом повторил последнее слово. Время подходило к обеду сторожа. Но когда простолюдин-англичанин приметит пьяного, его сочувствие к нему делается безграничным. Сторож перестал думать о своём обеде и заботливо помог Бэшуду дойти до питейного дома.

— Крепкая водка снова поставит вас на ноги, — шепнул сострадательный помощник упившегося человеческого рода.

Если бы Бэшуд действительно был пьян, действие средства, предложенного сторожем, было бы чудесным. Но как только рюмка была осушена, крепкий напиток сделал своё дело: ослабленная нервная система Бэшуда, ошеломлённая ударом, обрушившимся на неё, взбудоражилась, как лошадь от удара шпорами; слабый румянец на щеках, тусклый взгляд глаз исчезли. Сделав над собой усилие, Бэшуд вернулся к действительности настолько, что даже поблагодарил сторожа и спросил, не хочет ли он сам чего-нибудь выпить. Этот достойный человек с удовольствием принял дозу горького лекарства — в виде предохранительного средства от простуды — и пошёл домой обедать, как только могут ходить люди, которые физически разгорячены стаканчиком водки, а нравственно возвышены исполнением доброго дела.

Все ещё необычно расстроенный, но осознавший теперь, куда он должен направиться, Бэшуд в свою очередь через несколько минут вышел из питейного дома. Он шёл машинально и в своей поношенной чёрной одежде казался пятном на белой поверхности, освещённой солнцем дороги. Именно таким Мидуинтер увидел его в тот день, когда они встретились в первый раз. Дойдя до того места, где нужно было выбирать между дорогой, которая вела в город, и той, которая вела в большой дом, он остановился, будучи не в состоянии решить, куда идти, и даже не думая об этом.

— Я отомщу ей! — прошептал он, все ещё предаваясь своему ревнивому бешенству от поступка женщины, обманувшей его. — Я отомщу ей, — повторил он громче, — даже если бы мне пришлось истратить мои последние деньги!