Мидуинтер приехал сюда в последний раз с железной дороги в половине десятого. Как проведу скучные, скучные часы до вечера? Кажется, закрою ставни в спальне и упьюсь сладостным забвением из склянки с каплями.
Одиннадцать часов. Мы расстались в последний раз до того дня, который сделает нас мужем и женой.
Он оставил меня, как оставлял прежде предметом любви и всепоглощающего интереса. Те же чувства испытывала и я в его отсутствие. Я заметила в нём перемену, как только он вошёл в комнату. Когда Мидуинтер рассказывал мне о похоронах и о прощании с Армадэлем на яхте, он говорил об этом с глубоким чувством, но проявил такое самообладание при этом, которое было ново для меня. Повторилось то же, когда разговор обратился на наши планы в будущем. Мидуинтер был очень раздосадован, узнав, что мои семейные обстоятельства не позволяют нам встретиться завтра, и очень встревожен мыслью, что должен позволить мне одной отправиться в понедельник в церковь. Но за всем этим чувствовалось какое-то ожидание и какое-то спокойствие что произвело на меня такое сильное впечатление, что я была вынуждена заметить это.
«Вы знаете, странные фантазии овладели мною в последнее время, — сказала я. — Рассказать вам, какая фантазия овладела мною теперь? Я не могу не думать, что с тех пор, как мы виделись с вами в последний раз, с вами случилось что-то, чего вы мне ещё не рассказали».
«Случилось, — отвечал он. — И вы должны это знать».
С этими словами он вынул записную книжку, а оттуда два письма. На одно он взглянул и убрал назад; другое он положил на стол передо мной. Придерживая его рукой, он опять заговорил: «Прежде чем я скажу вам, что это и как досталось мне, я должен признаться вам в том, что я от вас скрывал. В этом признании речь идёт ни о чём более серьёзном, как о моей слабости».
Он потом признался мне, что возобновление его дружбы с Армадэлем было омрачено, весь период их встреч в Лондоне, его суеверными предчувствиями. Каждый раз, когда они оставались вдвоём, страшные слова его отца на смертном одре и ужасное предчувствие их предостережением сновидения не выходили у него из головы. День за днём убеждение, что последствия, гибельные для Армадэля, будут связаны с возобновлением их дружбы и с моим участием в достижении этого, всё сильнее и сильнее приобретали над ним влияние. Он повиновался голосу, призывавшему его к постели ректора с твёрдым намерением признаться в своём предчувствии приближающегося несчастья мистеру Броку, и суеверие его подтвердилось вполне, когда он узнал, что смерть вошла в дом прежде него и разлучила их на этом свете навсегда. Он вернулся с похорон с тайным чувством облегчения при мысли расстаться с Армадэлем и с тайным намерением не допускать встречи с ним в Неаполе, о которой они условились. С этим твёрдым намерением он в одиночестве вошёл в комнату, приготовленную для него в пасторате, и распечатал письмо, которое нашёл на столе. Письмо было найдено только в этот день — под кроватью, на которой умер Брок. Оно было написано рукой ректора и адресовано Мидуинтеру.
Рассказав мне это почти такими же словами, как я написала, он поднял руку с письма, лежавшего на столе между нами.
«Прочтите, — сказал он, — и мне не нужно будет говорить вам, что моя душа опять стала спокойна и что я пожал руку Аллэна на прощанье с сердцем, более достойным любви».
Я прочла письмо. Моей душе не нужно было побеждать суеверия, в сердце моем не могло возбудиться чувство признательности к Армадэлю, а между тем действие, которое это письмо произвело на Мидуинтера, вполне соответствовалось с действием, произведённым этим письмом на меня.
Напрасно я просила его оставить у меня это письмо, чтоб можно было прочитать его опять (как я хотела), когда останусь одна. Он решил не выпускать его из рук, он решил держать его у себя вместе с другой бумагой, которую он вынул из бумажника и на которой записано сновидение Армадэля. Я смогла только выпросить у него позволение списать это письмо, и на это он согласился охотно. Я списала письмо в его присутствии и теперь помещаю его в свой дневник, чтоб отметить один из самых достопамятных дней в моей жизни.
«Боскомский пасторат, августа 2.
Любезный Мидуинтер! В первый раз после начала моей болезни я нашёл вчера достаточно сил, чтоб пересмотреть мои письма. Одно из писем было от Аллэна и лежало нераспечатанным на моём столе целых десять дней. Он пишет мне с большим огорчением, что между вами произошёл большой разлад и что вы оставили его. Если вы ещё помните, что происходило между нами, когда вы открыли мне всю вашу душу на острове Мэн, вы поймёте, как я обдумывал эти злополучные известия в ночь, которая теперь прошла, и не удивитесь, узнав, что я проснулся сегодня утром, чтобы сделать усилие написать вам. Хотя я вовсе не теряю надежды на своё выздоровление, тем не менее не смею в мои лета слишком полагаться на эту надежду. Пока время ещё есть, я должен употребить его на пользу Аллэна и вашу.
Я не знаю обстоятельств, разлучивших вас с другом. Если моё мнение о вашем характере не основано на обманчивой фантазии, единственное влияние, которое могло повести вас к отчуждению от Аллэна, есть влияние того злого духа суеверия, которое я когда-то выкинул из вашего сердца и которое я опять преодолею, если угодно Богу, если у меня хватит сил высказать письменно мои мысли вам в этом письме.
У меня нет намерения опровергать выше мнение, что люди могут быть предметом сверхъестественного вмешательства во время их странствования по этому свету. Говоря как человек рассудительный, я признаюсь, что не могу доказать вам, что вы ошибаетесь. Единственная цель, которой я желаю достигнуть, состоит в том, чтобы убедить вас освободиться от парализующего фатализма язычников и дикарей и смотреть на таинственность, которая приводит вас в недоумение, и на тяжёлые предчувствия, устрашающие вас, с христианской точки зрения. Если я могу успеть в этом, я очищу вашу душу от призрачных сомнений, которые теперь тяготят её, и соединю вас опять с вашим другом, с тем чтобы вы не разлучались с ним никогда.
Я не имею возможности видеть вас; я могу только послать это письмо к Аллэну, чтобы он препроводил его к вам, если он знает или может узнать ваш теперешний адрес. Поставленный в такое положение относительно вас, я обязан обдумать всё, что может быть сделано в вашу пользу. Я уверен, что с вами или с Аллэном случилось что-нибудь не только утвердившее в вашей душе фаталистическое убеждение, в котором умер ваш отец, но и прибавившее новое и страшное значение предостережению, которое он сделал вам на своём предсмертном одре.
В этом-то отношении я буду вам возражать; в этом-то отношении я обращусь ко всему высокому в вашей натуре и к вашему здравому смыслу.
Сохраните ваше теперешнее убеждение, что происшедшие события, каковы бы они ни были, нельзя примирять с обычными случайностями и обычными человеческими законами, и смотрите на ваше собственное положение в лучшем и в более ясном свете, чем ваше суеверие набрасывает на него. Что вы? Вы беспомощное орудие в руках Рока. Вы осуждены, не имея никакой возможности сопротивляться, навлечь несчастье и слепую погибель на человека, с которым вы с любовью и признательностью соединили себя узами братской дружбы. Все нравственно твёрдое в вашей воле и нравственно чистое в ваших стремлениях ничего не может сделать против наследственного побуждения вас ко злу, возбуждённому преступлением, которое отец ваш совершил, прежде чем вы родились. Чем кончается это убеждение? Оно кончается мраком, в котором вы теперь заблудились, в противоречиях, в которых вы теперь теряетесь, в упорном молчании, которым человек оскверняет свою собственную душу и унижает себя до уровня погибающих скотов.
Смотрите, мой бедный страдающий брат, смотрите, мой жестоко испытанный, мой возлюбленный друг, выше этого! Опровергайте сомнения, осаждающие вас, с христианским мужеством и с христианской надеждой — и ваше сердце опять обратится к Аллэну, и ваша душа опять успокоится. Что ни случилось бы, Господь милосерд, Господь премудр: все естественное или сверхъестественное случается через Него. Тайна зла, приводящая в недоумение нашу слабую душу, горесть и страдания, терзающие нас в этой краткой жизни, не опровергают одну великую истину, что судьба человека в руках его Создателя и что блаженный Сын этого Господа умер для того, чтобы сделать нас достойнее нашей судьбы. Ничто исполняемое с покорностью премудрости Всемогущего не может быть дурно. Не существует никакого зла, из которого, повинуясь Его законам, не вышло бы добра. Будьте верны той правде, которой научает нас Христос. Поощряйте в себе, каковы бы ни были обстоятельства, все любящее, все признательное, все терпеливое, все прощающее к вашим ближним и смиренно и доверчиво предоставьте всё остальное Богу, создавшему вас, и Спасителю, любившему вас больше своей собственной жизни.
В этой вере я жил с Божьей помощью и с Божьим милосердием с самой моей юности. Я прошу вас убедительно, прошу вас с доверием придерживаться также этой веры: это главная причина всего добра, какое я когда-либо сделал, всего счастья, какое я когда-либо знал; это освещает мой мрак, это поддерживает мою надежду, это успокаивает и утешает меня, лежащего здесь, неизвестно, для жизни или для смерти. Пусть это поддерживает, утешает и освещает вас. Это поможет вам в самом горьком огорчении, как помогло мне; это покажет вам другую цель в событиях, которые свели вас и Аллэна, чем та, которую предвидел ваш виновный отец. Я не опровергаю, что с вами уже случились странные вещи. Ещё более странные вещи могут случиться скоро, до которых, может быть, я не доживу. Помните, если наступит это время, — я умираю в твёрдом убеждении, что ваше влияние на Аллэна не может быть никакое другое, кроме хорошего. Великая жертва искупления — говорю с благоговением — имеет отражение и на людях, даже на этом свете. Если опасность будет угрожать Аллэну, вы, чей отец отнял жизнь его отца, вы, а не кто другой, будете тем человеком, которого Провидение назначит спасти его.
Приезжайте ко мне, если я останусь жив. Возвращайтесь к другу, который любит вас, останусь я жив или умру.