– Сегодня утром.

– А когда вы вышли на улицы?

– Час назад.

– Значит, афиши были уже готовы?

– Да, конечно… Когда мы утром пришли в агентство, они уже там были.

Выходит, Арсен Люпен предвидел, что он, Шолмс, примет бой. Более того, его письмо свидетельствовало о том, что Люпен сам хотел этого боя, в его планы входило еще раз помериться силой с противником. Зачем? Какая причина побуждала его вновь начать борьбу?

Херлок на секунду заколебался. Видимо, Люпен был полностью уверен в победе, раз вел себя так нагло. Не попали ли они в ловушку, явившись по первому зову?

– Пошли, Вильсон. Кучер, улица Мюрильо, 18! – вновь испытав прилив энергии, крикнул он.

И до боли сжав кулаки, так что даже выступили вены, напружившись, как боксер перед схваткой, он прыгнул в экипаж.

Вдоль улицы Мюрильо возвышались шикарные частные особняки, тыльной стороной обращенные к парку Монсо. На одном из красивейших зданий стоял номер 18. Его занимал барон д'Имблеваль с женой и детьми, обставивший особняк с пышностью, присущей его артистической натуре миллионера. Перед домом расстилался парадный двор, справа и слева располагались хозяйственные постройки, а позади, в саду, деревья сплетали свои ветви с ветвями деревьев из парка Монсо.

Позвонив, англичане пересекли двор и были встречены лакеем, проводившим их в маленькую гостиную.

Они уселись, окинув быстрым взглядом множество дорогих безделушек, заполнявших этот будуар.

– Красивые вещицы, – прошептал Вильсон, – со вкусом и большой фантазией. Можно заключить, что те, кто дал себе труд раздобыть их, люди уже в возрасте… что-то около пятидесяти лет…

Но не успел он закончить, как дверь отворилась и вошли барон д'Имблеваль с супругой.

Наперекор умозаключениям Вильсона, оба оказались элегантными молодыми людьми, чрезвычайно живыми в движениях и словах. Они буквально рассыпались в благодарностях:

– Как это любезно с вашей стороны! Пришлось вам побеспокоиться! Мы почти рады, что с нами случилась эта неприятность, ведь благодаря ей с удовольствием…

– Ну что за очаровательные люди, эти французы, – про себя глубокомысленно заметил Вильсон.

– Однако время – деньги, – воскликнул барон, – особенно ваше время, господин Шолмс. Перейдем к делу! Что вы думаете обо всей этой истории? Надеетесь ли в ней разобраться?

– Чтобы в ней разобраться, надо сначала узнать, о чем идет речь.

– А вы не знаете?

– Нет, и попросил бы вас подробно, ничего не упуская, изложить все факты. Так что же произошло?

– Нас обокрали.

– Когда это было?

– В прошлую субботу, – ответил барон, – точнее, в ночь с субботы на воскресенье.

– Значит, шесть дней назад. Теперь слушаю вас.

– Прежде всего, месье, я хочу сказать, что, следуя образу жизни, которого требует занимаемое нами положение, мы с женой все же редко куда-нибудь выходим. Воспитание детей, несколько приемов, украшение нашего дома – вот и все наши дела, и почти всегда по вечерам мы сидим в этой комнате, в будуаре моей жены, где находятся несколько собранных нами произведений искусства. Итак, в прошлую субботу, около одиннадцати вечера я погасил свет и мы с женой, как обычно, удалились в спальню.

– Где она находится?

– Рядом, вот за этой дверью. На следующий день, то есть в воскресенье, я встал пораньше. Сюзанна (моя жена) еще спала, и я, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ее, прошел в этот будуар. И каково же было мое удивление, когда я увидел, что окно распахнуто настежь, тогда как накануне вечером мы перед уходом его закрыли.

– Может, кто-то из слуг…

– Утром никто не заходит сюда до тех пор, пока мы не позвоним. К тому же я всегда из предосторожности запираю вот эту вторую дверь, выходящую в прихожую, на крючок. Значит, окно открыли именно снаружи. Есть и еще одно доказательство: кто-то распилил второй переплет справа от шпингалета.

– Куда выходит это окно?

– Оно выходит, как вы сами можете убедиться, на маленькую галерею с каменной оградой. Отсюда, со второго этажа виден сад за домом и решетка, отделяющая его от парка Монсо. Совершенно ясно, что вор пришел из парка Монсо, по лестнице перелез через ограду и забрался на галерею.

– Совершенно ясно, говорите вы?

– С той и с другой стороны решетки обнаружили на влажной земле газона две ямки, оставленные ножками лестницы. Такие же углубления есть и внизу, у дома. И наконец, на каменной ограде виднеются две царапины, по-видимому, в тех местах, где лестницу приставляли к галерее.

– Значит, парк Монсо на ночь не закрывается?

– Конечно, нет, да и к тому же рядом, под номером 14, строится особняк. Оттуда тоже совсем нетрудно к нам попасть.

Херлок Шолмс ненадолго задумался и произнес:

– Вернемся к самой краже. Ее совершили в той комнате, где мы сейчас находимся, не так ли?

– Да. Между вот этой Девой XII века и дарохранительницей из чеканного серебра стояла маленькая еврейская лампа. Она и пропала.

– И это все?

– Все.

– Ага! А что вы называете еврейской лампой?

– Это такие медные лампы, ими пользовались в старину. На ножке держится сосуд, куда наливали масло. А от него отходят два или несколько рожков с фитилями.

– В общем-то, вещь, не представляющая особой ценности.

– Особой ценности в ней нет. Но наша лампа служила тайником, куда мы обычно прятали великолепное старинное украшение, золотую химеру с рубинами и изумрудами. Именно эта вещь и представляла особую ценность.

– А почему у вас была такая привычка?

– Да сам не знаю, месье. Просто нам казалось забавным использовать такой тайник.

– И никто о нем не знал?

– Никто.

– Кроме, разумеется, вора, – заметил Шолмс. – Иначе он не взял бы на себя труд похищать еврейскую лампу.

– Конечно. Но как он мог об этом узнать, ведь мы и сами обнаружили совершенно случайно секретный механизм в лампе.

– Так же случайно мог узнать об этом и кто-либо еще, например слуга… или друг дома… Однако продолжим: вы вызвали полицию?

– Естественно. Следователь провел расследование. Каждый из репортеров больших газет, занимающихся криминальной хроникой, провел свое следствие. Но, как я вам уже говорил, непохоже, чтобы загадка эта имела шансы когда-нибудь быть разгаданной.

Шолмс встал, подошел к окну, осмотрел переплет, галерею, ограду, с лупой исследовал две царапины на камне и попросил господина д'Имблеваля проводить его в сад.

Там Шолмс как ни в чем не бывало уселся в плетеное кресло и мечтательным взглядом уставился на крышу дома. Потом, вскочив, вдруг направился к двум деревянным ящичкам, которыми, чтобы сохранить следы, накрыли два углубления под галереей, оставленные ножками лестницы. Он приподнял ящики, встал на колени и, весь изогнувшись, чуть было не зарывшись носом в землю, стал вглядываться, что-то обмерять. Затем то же самое проделал и возле решетки сада, только там это заняло меньше времени.

На этом осмотр закончился.

Оба вернулись в будуар, где их ждала госпожа д'Имблеваль.

Шолмс еще некоторое время помолчал, а затем произнес такие слова:

– С самого начала вашего рассказа, господин барон, я был удивлен видимой простотой совершенной кражи. Приставили лестницу, распилили переплет, выбрали вещь и ушли. Нет, так обычно эти дела не происходят. У вас все слишком ясно, четко.

– Это значит…

– Это значит, что кража еврейской лампы совершалась под руководством Арсена Люпена.

– Арсена Люпена? – удивился барон.

– Но сам он в ней не участвовал, в особняк даже никто не влезал. Лампу, возможно, взял слуга, спустившийся с мансарды на галерею по водосточной трубе, которую я заметил из сада.

– Но как вы это можете доказать?

– Арсен Люпен не ушел бы из будуара с пустыми руками.

– С пустыми руками? А лампа?

– Это не помешало бы ему прихватить еще и ту табакерку с бриллиантами или вот это колье из старинных опалов. Достаточно было бы протянуть руку. И если он этого не сделал, значит, он не видел этих вещей.