– Зря на них время тратим, – сказал Ус. – Нам бы сейчас не сюда идти, а на Пензу, Тамбов, оттуда боярские гнёзда поджигать надо, мужики поднимутся, против них ни одна сила не устоит.

– Опять про Пензу, Тамбов, – поморщился Разин. – От Волги я не отойду, вот растрясём купчиху Астрахань, раздуваним и двинемся на верхние города. Однако ты прав, известить православный и другой люд о своем приходе надо.

И Разин велел разыскать и привести к нему приказного человека Евсея Жилкина.

– Вот тебе, Вася, писарь, – сказал он. – Пусть строчит прелестные грамотки в верховые уезды, а ты ему скажи, как писать, чтобы каждого мужика проняло насквозь. Объявляй всем, что Степан Тимофеевич идёт на Русь дать людям правду и волю!

Максим не отстал от Разина и зашёл на струг следом за ним. Поместился он неподалёку от кормы, там стояла дощатая палатка, где атаман по большей части и пребывал, прохлаждаясь в тенёчке и на сквознячке, потому что было нестерпимо жарко, и острее всех чувствовали этот зной московские стрельцы, ворочавшие тяжёлыми вёслами под бичом свирепого казака – кормщика.

– Я из вас повытоплю московский жир! – время от времени говорил он и хлестал бичом кого-нибудь из гребцов. – Вы уж, сволочи, расстарайтесь на службе Степану Тимофеевичу!

К полудню зной стал невыносимым, из калмыцких степей и пустынь тянуло, как из печи, сухим жаром. Все люди на струге искали укрытия, но, казалось, сама Волга до того нагрелась, что в ней вот-вот закипит вода. Кто-то придумал от борта к борту протянуть веревки, и на них развесили, поснимав с себя, одежду, под этим хилым укрытием и попрятались от солнца, а гребцам и того не было, они жарились на солнцепёке, как и кормщик, которого, казалось, жара не угнетала. Он продолжал прохаживаться по стругу и пощелкивать своим плетёным бичом.

У Максима пересохло во рту, он подошёл к ведру, попробовал воду и поморщился: вода была почти горячей. Он выплеснул её и, держа веревку, бросил ведро за борт, зачерпнул в него воды и поднял наверх. Приладился напиться и вдруг услышал стон. Максим оглянулся: один стрелец, сомлев от жары, упал ничком на доски. Кормщик подбежал к нему, занёс бич для удара, но, повинуясь какому-то внезапному порыву, Максим перехватил его руку и крепко сжал. Почувствовал силу парня, кормщик рванулся, и напрасно: Максим его уже отпустил, и казак, споткнувшись, упал на спину. Затем быстро вскочил и потянулся рукой к ножу на поясе.

– Оставь его, Лучка! – раздался голос Разина. – А ты, синбирянин, иди сюда. Ты что у меня на струге смуту устраиваешь?

Голос атаман был так грозен, что душа у парня дрогнула: он бухнулся перед Разиным на колени.

– Я нечаянно уронил кормщика.

– Ба! Ты меня удивил, синбирянин, – чуть помедлив, сказал Разин. – Я тебя хотел поверстать в казаки, а душа-то у тебя холопья. Передо мной только баре на коленях елозят, а простой люд стоит со мной вровень. Скажи, разве я барин?

– Нет, атаман, – пролепетал Максим.

– Что ж мне с тобой делать? – задумчиво и отрешённо произнес Разин. – Может, ты знаешь?

Максим понял, что сейчас решается для него главное: жить ему или умереть. Несмотря на жару, ему вдруг стало зябко, сквозь тьму в очах привиделись стрельцы, падающие под кистенем Чекмеза.

– Ладно, – наконец решил Разин. – Будь пока подле меня, а я промыслю, как возвратить тебя в Синбирск.

На негнущихся ногах Максим дошёл до своего места и, упав на доски, закрыл глаза. Такого леденящего душу страха он ещё никогда не изведывал. Стенька мог не только кулаком, но и словом изуродовать человека до полусмерти.

Товарищ астраханского воеводы князь Семён Львов уже несколько дней стоял в Чёрном Яру, небольшой крепости на берегу Волги, на полпути между Астраханью и Царициным. С ним были четыре приказа стрельцов и полтысячи вольных людей, посланных воеводой князем Прозоровским против Разина, когда стало известно, что он опять явился на Волгу и занялся воровским промыслом. Астраханское войско было ненадёжным, и стрельцы, и вольные охочие люди, завистливо помня прошлогоднюю гульбу Стеньки в Астрахани, где он сам и его люди раскидывали золото и жемчуг горстями, только и чаяли переметнуться на сторону удалого атамана. С этим настроем они и пришли в Чёрный Яр, где князь Львов велел своему войску окопаться, сделать валы и рвы, чтобы не дать Разину пройти на Низ, к устью Волги.

Уже несколько дней стрельцы и вольные люди изнывали от жары, работали с неохотой и так огрызались на своих полусотников, сотников и стрелецких голов, что те от них отступились. Князю Львову настроение стрельцов было безразлично, он с нетерпением ждал появления Разина и надеялся с ним поладить, и эта уверенность имела весомые причины. Прошлой осенью князь на тридцати шести стругах с четырьмя тысячами стрельцов гонялся за Стенькой, когда тот явился со своим бунташным воинством из Персии. Кончилась погоня тем, что Львов послал Разину милостивую государеву грамоту, встретился с ним и стал явным обожателем знаменитого вора, вместе с ним пировал, подарил ему икону Георгия Победоносца, даже обменялся со Стенькой нательными крестами и таким образом стал ему названым братом. Разину крестное родство с высокородным князем весьма польстило, а Семёну Львову оно вскружило голову до такой степени, что он не мог ни о чём другом думать и говорить, как об атамане, которого он ждал в Чёрном Яру.

Поверенным своих чувств к Стеньке Львов избрал немца Людвига Фабрициуса, который в качестве поручика находился на царской службе в Московии, человека весьма проницательного и хитрого. Он был готов без всяких признаков усталости выслушивать часами излияния князя, удивляясь лишь тому, как это может русский вельможа подружиться с разбойником. У них, на Неметчине, такое было невозможно, там дворяне с разбойниками не водились, а вот разбойниками становились, и довольно часто.

– Ты представить себе не можешь, Людвиг, какой это самородок! – восторженно говорил Львов. – Могучий, как Самсон, при мне громадного быка как хватил кулачищем по лбу, что тот даже не поспел взмыкнуть, грохнулся наземь и тут же испустил дух! А ты бы слышал, как он поёт, диакон Илларион из Троицкого монастыря по сравнению со Стёпой – комар писклявый! О щедрости его ты, конечно, наслышан. Не моргнув поставил передо мной корзину алмазов, выбрал самый крупный и подарил. Я затем дал посмотреть камень знающим людям, так те его оценили в три тысячи рублей! Стёпа тебя полюбит, Людвиг, немцы ему нравятся своей честностью.

– О, я, я, то есть да, – отвечал Фабрициус, вовсе не мечтающий попасть в руки самому знаменитому в Московии вору, о кровавых проделках которого он был наслышан. – Я буду ему нравиться. Только где я его увижу?

– Скоро он будет здесь, – говорил князь Львов. – То, что ты увидишь, выше всякой моей хвалы. Давай поднимем чары за скорый приход моего крестного брата!

Князь отправился в поход не пустой, а взял с собой несколько бочонков заморского вина, он знал, что Стенька падок на сладкое. Были для него припасены и подарки: чуга из лазоревого атласа, штаны из китайского тяжелого шёлка и сапоги с голенищами из куланьей шкуры на высоких золотых каблуках.

Но вот и пришла первая весть о Разине. В шатёр к князю просунул голову его доносчик Филька.

– Казаки подошли к валу, смущают стрельцов на измену!

Львов толкнул в плечо изрядно захмелевшего Фабрициуса.

– Вот и дождались Степана Тимофеевича! – радостно вскричал он. – А где атаман?

– Казаки кричат, что он Волгой идёт, на стругах, – доложил Филька. – Завтра будет.

– Пошли, Людвиг, глянем на казаков, – сказал князь и потянулся за сапогами.

Три тысячи стрельцов и охочих вольных людей стояли и сидели на валу вокруг Чёрного Яра, а перед ними, поднимая сухую глинистую пыль, скакали и рысили на своих конях казаки, задирая государевых людей насмешливыми выкриками.

– Ступайте к нам, астраханцы! Хватит воеводам сапоги вылизывать! Эй, хилоногие и кислопузые, кто на коня влезет, того атаман пожалует казачеством!