– Как думаешь, Иван Иванович, – обратился Милославский к Дашкову. – Великий государь не будет на меня в обиде за взятое у него железо?

– Война с вором Стенькой и не такое спишет, – сказал Дашков. – Но при случае доведи об этом в Москву.

– Ларион, – позвал Милославский своего дьяка. – Не забудь отписать. А теперь иди с прежним дьяком считать казну, и не мелочись! Есть у кого-нибудь до меня дело?

– В тюрьме сидят два вора, на коих есть приговор думы, – сказал губной староста Пантелеев. – Где, князь, велишь их повесить на веску? Обычно, от людских глаз, мы увозили их за Волгу.

– Воры, говоришь? – князь на мгновенье задумался. – Повесь их, чтоб другим не повадно было воровать, за крепостью, на валу. А теперь все ступайте к своим людям и ведите их на работы. А ты, полковник, задержись.

Начальные люди уходили в смятенном состоянии духа, они чувствовали, что спокойной жизни им больше не видать и Милославский не будет давать им спуску даже за малую провинность.

– Вижу, ты силен, Иван Богданович, и правильно, – сказал Дашков. – Умеешь зажать всех в кулак.

– По-другому с нашими людьми нельзя, и с начальными, и с простонародьем. Они кто их сильнее топчет того и любят. Разве не так, Глеб Иванович?

– Истинная правда, – сказал Зотов. – Нас нежить нельзя, а то сразу на голову сядем.

– Я знаю, полковник, что ты с собой несколько знатных пушкарей привёл, – сказал Милославский. – Вели им осмотреть пороховую казну, разобрать заряды, проверить их пушечной стрельбой, за одним и пушки пристреляют.

– Исполню, – поклонился полковник. – Как стрелять начнём, тебя звать?

– Я грома не боюсь, зови.

Все разошлись по работам, на крыльце остались лишь воеводы. Мимо них голова Бухвостов провёл своих стрельцов в подгорье, к Волге.

– Я гляжу, Иван Богданович, ты успел с ранья всю крепость обойти, – сказал Дашков. – И как, поглянулась?

– Что хвалить, но я видел и похуже. Против вора годится, я не думаю, что сумеет её взять.

– Крепости иногда берут не силой, а хитростью или изменой, – усмехнулся Дашков.

– Я этого не страшусь, у меня перемётчиков не будет, – сказал Милославский. – В осаде будут сидеть только те, кого Стенька не жалует: солдаты и московские стрельцы. Я боюсь одного – огня. И мне чудно, что крепость от основания ни разу не горела.

– Это действительно чудо, – согласился Дашков. – Случись пожар, Синбирск сгорит дотла. В городе нет воды.

– Как нет? – изумился Милославский.

– В крепости всего один колодец, в нём вода пребывает всего на четверть аршина в сутки. Воду возят из Симбирки и Свияги. А теперь сам рассуди, Иван Богданович, что делать будешь.

– Веди, показывай колодец!

– Пусть люди пройдут, – сказал Дашков. – Ишь как ноги волочат, не проснулись, что ли. Вот пыль осядет, и пойдём.

Московские стрельцы и солдаты шли на работы, у некоторых в руках были лопаты, у других ломы, но у большинства руки были пусты, но ненадолго: позади всех шли двести стрельцов и солдат с топорами, тесать лопаты. Милославский не удивился их появлению, он ещё по прежнему времени знал полковника Зотова как исполнительного служаку, который сделает всё, что ему повелят.

Пыль, поднятая служивыми, осела, и воеводы пошли мимо соборной церкви, поварен и кормовых изб к колодцу. Повара и подсобники, завидев их, хоронились в закопчённых избах, всё вокруг замирало, и лишь лежавшая в пыли собака при приближении начальства подняла голову, тусклыми глазами посмотрела на прохожих и, клацнув зубами, широко зевнула.

Из-за угла мыльни выскочила жёнка с двумя корзинами мокрого белья на коромысле и пребольно толкнула в бок Милославского. Князь крепко осерчал, схватил жёнку за руки, притянул к себе и сразу же отпустил.

– Ойюшки! – пискнула жёнка. – В мыльне темно, вот и ослепла на свету. Я тебя, князюшка, не зашибла?

– Гляди, Настя, куда бежишь, – сказал Дашков. – Князь Иван Богданович на сей раз тебя помилует, но не вздумай встречаться с пустыми корзинами и тем насулить ему несчастье.

– Ступай, Настя, ступай! – сконфуженно пробормотал Милославский.

– Бойкая девка, – сказал, глядя ей вслед, Дашков. – Взял бы с собой, да ближние скажут, что она тот же назём, хоть издалека привезён…

Милославский недовольно на него зыркнул и, не слушая, пошёл дальше.

– Годи, князь, мимо проходишь, – раздался голос Дашкова.

Сруб колодца был закрыт крышкой, ведра на вороте не было и, судя по всему, им давно уже не пользовались. Милославский откинул крышку, и на него повеяло затхлостью. Колодец был глубок, Милославский бросил в него камешек и едва расслышал, как тот упал в воду.

– Плохо дело, – сказал он, захлопывая крышку. – Надо воду запасать, только вот куда?

– Ещё до меня первыми воеводами в крепости поставлен водоёмный сруб.

– Как он велик и где поставлен? – заинтересовался Милославский.

– Да вот он, – сказал Дашков, указывая на большую избу без крыши. С другой стороны к срубу был приделан помост, возле которого стояла водовозка. Милославский влез наверх, воды в срубе было наполовину, брёвна зелёные и осклизные, на дне колыхались какие-то водоросли.

– Тут, видно, и жабы водятся, – сказал Милославский.

– Есть тут и жабы, – подтвердил Дашков. – От них вода становится холоднее и чище.

– Этой воды мало, – задумчиво промолвил Милославский. – Вдруг мы засидимся в осаде, у вора силы немерено. Надо ещё два таких же сруба ставить и делать для дождевой воды копанки вдоль прясел, чтобы было чем пожары тушить…

У крыльца съезжей избы задумчиво прохаживался Твёрдышев. Последние дни его вдруг стали тяготить мысли о посланном к Разину парне. Полбеды, если его Стенькины ребята бросили в воду, беда, если он попался государевым людям, те мигом вырвут из парня всё, что ему известно, и донесут в Синбирск. И учинят над Твёрдышевым такой розыск, что мало не покажется, новый воевода, по повадкам, знает пыточное ремесло не хуже палача. Только что, проходя крепостные ворота, Твёрдышев увидел, что на валу стрельцы ставят глаголь для воров, а возле вески хлопочет губной староста Пантелеев.

– Ты, сказывают, главный винный целовальник? – сказал Милославский, снисходительно кивнув в ответ на поклон Твёрдышева. – У меня есть государев наказ брать у тебя деньги. Они у тебя есть?

– В торговом деле без денег нельзя, но деньги счёт любят, – спокойно ответил Твёрдышев.

– Не просчитаемся. Воеводская казна, вестимо, пуста, а ратных людей нужно довольствовать. Я решу, сколько у тебя взять.

– Много дать не могу. Стенька перекрыл Волгу, подгорное кружало пустует. А для него питухи выгоду делают.

– А ты, я вижу, строптивый, – вскинул голову князь.

– Я молвил правду, – сказал Твёрдышев. – Кому как не воеводе её знать всю, без утайки.

Милославский не нашёлся что ответить, и, махнув рукой, ушёл в избу.

– Напрасно, Степан Ерофеевич, ты озлил князя, – сказал Дашков. – Он прост, но горяч и может сотворить тебе худо.

– Забудем про это, Иван Иванович, – одной рукой Твёрдышев полез за полу кафтана и вытащил кошелёк. – Прими, князь, как и обещал, поминок на твой отъезд. Прожили мы с тобой безбранно на Синбирской горе полных пять лет. Я за это тебе от души благодарен.

– Верный ты человек, Степан, другого такого у меня не будет, – расчувствовался Дашков. – Береги себя, не удумай оставаться в Синбирске, беги из города, пока воры досюда не дошли.

– Я же целовальник, государю крест целовал и весь в воле воеводы. Без его слова мне уходить нельзя.

– Придумай что-нибудь, – воевода стал запихивать подаренный кошелёк за пазуху. – В любом разе свой раскол перед Милославским не являй, беда будет. Ближние к государю люди винят соловецких монахов в наущении вора Стеньки на бояр. Под это дело и твоя голова слетит. Милославский не станет тебя покрывать, как я. Он скор на безумства.

Слушая Дашкова, Твёрдышев глянул через плечо князя и похолодел: двое стрельцов вели Максима, а позади них шёл голова Бухвостов. Дашков заметил, что купец его не слушает, и обернулся.