Чуткий Бумба тронул Разина за плечо.

– Стреляют, атаман, с Крымской стороны острога.

Теперь и Разин услышал пальбу, и она его порадовала, перемётчики пустили за прясло казаков, и сейчас там началась резня и охота на дворянских ратников.

Барятинский сразу понял, что в остроге случилась измена, и с десятком рейтар кинулся к воротам. Но они уже были заперты изнутри и на окольничего посыпались пули и камни.

От острога Барятинский прибежал к своим рейтарам и перевёл дух. Чубаровский полк и остатки полка Зыкова стояли в строю. Окольничий подъехал к полковникам и встал впереди их. Разинский стан был в ста саженях, на нём горели, уже затухая, костры, край неба над волжским обрывом засветлел предвестием рассвета, и на нём громоздилась чёрная туча. Затем она с тяжёлым топотом двинулась на рейтар, это были казаки.

Барятинский привстал на стременах и махнул рукой. Тотчас на обеих сторонах многорядного рейтарского строя стали гулко и часто бить тулумбасы, а рейтары, набирая скорость, пошли навстречу разинскому войску, готовясь выстрелить из сотен пистолетов все разом, а потом взяться за сабли.

Однако казакам были ведомы рейтарские хитрости, центр их войска замедлил движение, правая и левая сторона строя стала от него отдаляться, охватывая рейтар с двух сторон в клещи. Казаки в центре прицелились из своих длинноствольных пищалей и, не сходя с сёдел, осыпали людей Барятинского пулями, ещё до того, как те приблизились к ним на пистолетный выстрел. Рейтары смешались, многим удалось все же разрядить пистолеты в мчавшихся на них галопом казаков, но стрельба была явно не прицельной, на повторный выстрел времени у казаков и рейтар уже не было, и они сшиблись в отчаянной и беспощадной рубке.

Разин нацелил своего коня на Барятинского, но окольничего сшибло пулей, и его рейтары уволокли вглубь строя. Атамана это разозлило, и он налетел на ротмистра Саймонова и крепким ударом сабли разрубил на его плече серебряный панцирь, после чего рейтар кулем упал с коня на землю. Строй сломался, битва раскололась на множество единоборств, где удача сопутствовала сильным телом и духом. И неизвестно сколько бы продолжалась эта почти равная борьба, но из острога начали прицельно стрелять из пищалей в спины рейтарам. На этом геройская часть сражения была завершена, рейтары ударились в бегство, и многие из них были порубаны и постреляны казаками, которые гнались за ними до Свияги. Через реку перешли около семисот рейтар, Барятинского среди них не было. Окольничий нашёл своих рейтар через сутки, когда они уже шли по засечной черте в сторону Тетюшей. Где он обретался всё это время, неизвестно. Сохранилась молва, что Барятинский связанный лежал на телеге и от пут его освободил какой-то казак, дал коня и указал, куда идти. В этой молве нет ни красоты, ни смысла, поэтому, возможно, так оно и было на самом деле.

Победителям достался рейтарский обоз, немало оружия и с полтысячи добрых рейтарских коней, которых тотчас порасхватывали безлошадные казаки. Достался трофей и Степану Тимофеевичу, Бумба принёс ему зрительную трубку. Атаман был уже знаком с этой иноземной хитростью, приставил к глазу и навёл на рубленый город. На надвратной башне стоял воевода Милославский и, выпучив глаза, грозил кулаком в сторону казаков. Разин отдал зрительную трубку Корню.

– Погляди, как воевода размахался крыльями, то и гляди что полетит, – усмехнулся атаман.

Корень долго разглядывал рубленый город и сказал, возвращая Разину зрительную трубку:

– А городок, Степан, непрост. Чую, намаемся мы с ним до кровяных соплей!

– Что тебя смутило, есаул? – недовольно произнёс Разин. – Дерево всегда дерево, я сожгу Синбирск в три дня.

– Я этих слов, Степан Тимофеевич, не слышал, – сказал Корень. – Конечно, три дня срок невеликий, но за это время многое может случиться.

Разин отвернулся к своему верному денщику.

– Прогони, Бумба, из острога всех перемётчиков-синбирян, – повелел он. – В башне на первом ярусе будет съезжая казацкая изба, на втором ярусе устрой для меня покои. Избы вокруг башни отдай есаулам и лучшим казакам.

Бумба поспешил к острогу, а Степан Тимофеевич отправился к лечебной палатке, возле которой находились подобранные на поле боя тяжелораненые ратники. Легкораненых здесь не было, те лечили себя сами старыми проверенными средствами.

Раненые лежали на земле возле острожной стены, где не было солнца. Костоправ Нефёд, старый казак, потерявший ногу от удара каменным ядром, выпущенным из пушки, покрикивал на молодого подручного:

– Привязывай ему руку к бревну, что есть силы!

В одной руке Нефёд держал тонкий плотницкий топор, в другой – большую чарку с вином.

– Не могу пить, уже в горле то вино плещется! – мотал головой казак. – Руби так, стерплю.

Рука казака в запястье была разбита пулей и уже чуть зачернела. Нефёд медленно вылил на рану вино, раненый заскрипел зубами.

– Закуси шапку, легче терпеть будет, – посоветовал подручный лекаря.

– Что пялишься на топор, зажмурь глаза! – рассердился Нефёд. – Вот так! – он ударил топором выше раны, обхватил кожу руки и стал натягивать вниз.

– Давай железо!

Подручный выхватил из кострища раскалённую железную пластину, и Нефёд тут же прижал к ней культю. Завоняло горелым мясом, раненый широко раскрытыми глазами смотрел на свою руку, и по его щекам катились слёзы.

Нефёд вырвал у него из зубов шапку и подал чарку вина.

– Пей, если хочешь жить!

Подручный отвязал руку раненого, помог ему привстать, на бревне осталась лежать обрубленная кисть.

– Иди и не оборачивайся! – торопил его Нефёд. – Поболит рука, поболит и перестанет. И не тоскуй, ведь не голову на бревне оставил, а руку, у тебя ещё одна есть.

Атамана Нефёд встретил как ровню, вместе с Персии были, не раз он пули из Разина выковыривал, раны ушивал.

– Я ведь сколько за тобой не зрю, Нефёд, а в голове у меня одна думка, – сказал Степан Тимофеевич, покачивая на ладони лекарский топор. – Недобрым делом ты занят, калек плодишь и нищих. У всякой церкви можно найти твоих крестников, кто на чурбачке подпрыгивает, кто на костыле ковыляет.

– Эх, Степан! – скорбно вымолвил Нефёд. – Я помогаю людям, чем умею. Нет у меня такой силы, как у тебя, делать людей вольными посмертно.

– Это как? – встрепенулся атаман.

– В твоём праве отрубить любому голову, после этого и тело у человека не болит, и господина над ним нет, и душа, если попадёт в рай, бессрочно счастлива.

Разин тяжело глянул на Нефёда и, повернувшись, пошёл прочь.

«Чёртов костоправ, – подумал он. – Уязвил меня в самую душу. А может, он и прав, что люди могут быть вольны и счастливы только посмертно?»

Бумба уже обозначил новую атаманскую ставку тремя чёрными конскими хвостами, которые колебались на перекладине высокого шеста. Крыльцо башни и нижний ярус были застланы верблюжьим войлоком, возле стены на возвышении стояло резное кресло, покрытое красным бархатом. Других мест, где можно сесть, в помещении не было, как и икон. Сойдясь с Горинычем, Степан Тимофеевич избегал на них смотреть. Возведённый в чин войскового писаря Евсей Жилкин встретил атамана поясным поклоном. В руке у него находился бумажный свиток.

– Что там у тебя? – спросил Разин, опускаясь в кресло.

– Крестьянишки, то бишь казаки Промзина Городища бьют тебе, великий атаман, челом, чтобы ты им дал ставленую грамоту на пахотную землю, чёрный лес и рыбные ловли по обеим берегам Суры до Барышской Слободы. – Жилкин робко глянул на атамана. – Грамоту я изготовил.

– Тогда ставь на неё мою печать! – важно провозгласил Разин. – И буде другие просить земли, давай им всё, что похотят, невозбранно.

После ухода писаря Разин ещё раз осмотрел помещение, где находился, и понял, на что оно похоже.

– Бумба! – позвал он своего денщика.

Калмык вошёл и встал перед креслом атамана.

– Ты добрый и верный казак, Бумба, – сказал Разин. – Скажи, зачем ты скамьи отсель повыкидывал?

Денщик огляделся по сторонам и развёл руками.