— …победить его в споре?

— В прямом эфире. Будет радиопередача. Ты будешь дискутировать с ним на тему «Является ли металл Риардена смертоносным продуктом жадности?»

Наклонившись вперед, Дагни опустила стеклянную перегородку, отделявшую ее от шофера, и приказала:

— Остановите машину!

Она не слышала слов Таггерта. Откуда-то издали до нее доносились его вопли.

— Нас ждут!.. На ужине будут присутствовать пятьсот человек и вся национальная верхушка!.. Ты не можешь обойтись со мной таким образом!

Наконец он схватил ее за руку и выкрикнул:

— Но почему???

— Проклятый дурак, неужели ты действительно думаешь, что этот вопрос можно решить голосованием?

Автомобиль остановился; выскочив из него, Дагни побежала.

Несколько успокоившись, она первым делом обратила внимание на свою обувь. Она шла спокойно и неторопливо, чувствуя холод тротуара под каблучками черных атласных босоножек. Дагни откинула волосы со лба, на ладони остались таять хлопья снега.

Теперь, когда слепящий гнев оставил ее, Дагни не ощущала ничего, кроме серой усталости. Чуть побаливала голова; она почувствовала голод и вспомнила, что собиралась отужинать в Бизнес-совете. Не останавливаясь, она подумала, что есть, все-таки, не стоит, и решила выпить где-нибудь чашечку кофе, а потом отправиться домой на такси.

Дагни огляделась. Ни одного кэба поблизости видно не было. Она не представляла себе, где находится. Район вообще не производил хорошего впечатления. На противоположной стороне улицы зияла широкая щель между домами; в окнах обшарпанных домов светились редкие огоньки, несколько маленьких грязных лавчонок были уже закрыты на ночь, в двух кварталах от нее наползал туман от Ист-ривер.

Дагни повернула к центру города. Впереди маячил черный скелет здания. Некогда в нем размещались конторы; теперь же сквозь обнажившиеся стальные конструкции и углы раскрошившейся кирпичной кладки просвечивало небо. В тени остова, подобно пробивающейся к небу травинке у подножия мертвой скалы, оказалась небольшая закусочная. Чистые окна ее были ярко освещены. Она вошла.

Внутри был свежевытертый прилавок, опоясанный полоской хрома. На нем стоял полированный титан, пахло кофе. За прилавком сидело несколько бомжей, позади него орудовал пожилой здоровяк, рукава его безукоризненно белой рубашки были закатаны выше локтя. Волна теплого воздуха заставила Дагни понять, как же она замерзла. Поплотнее закутавшись в черную бархатную накидку, она села на высокий стул.

— Пожалуйста, чашку кофе, — попросила она.

Окружающие смотрели на нее безо всякого любопытства. Появление в грошовой забегаловке женщины в вечернем платье их не удивило; впрочем, теперь никто ничему не удивлялся. Хозяин закусочной принялся невозмутимо выполнять ее заказ; в безразличной манере его, впрочем, угадывалось не задающее вопросов сострадание.

Дагни не могла сказать, работают или перебиваются подаянием четверо сидевших возле нее людей; ни одежда их, ни манеры не обнаруживали в эти дни никаких различий. Хозяин поставил перед ней кружку кофе. Дагни обхватила ее ладонями, радуясь теплу.

Оглядевшись по сторонам, она по профессиональной привычке прикинула, сколько можно купить в этом заведении на один дайм, и порадовалась своим выводам.

Взгляд ее перебрался от блестевшего нержавейкой бака кофеварки к литой сковороде, к стеклянным полкам, к эмалированной раковине, к хромированным лопастям миксера. Хозяин занялся приготовлением тостов. Дагни с удовольствием проводила взглядом цепочку ломтиков хлеба, медленно ползущих по узкому конвейеру мимо раскаленных нагревателей. А потом она заметила название, вытесненное на тостере: Марш, Колорадо.

И в бессилии уронила голову на лежавшую на прилавке руку.

— Бесполезно, мадам, — буркнул сидевший возле нее старикашка.

Ей пришлось поднять голову, улыбнуться — ему и себе самой.

— В самом деле? — спросила Дагни.

— В самом деле. Забудьте об этом. Не надо обманывать себя.

— В чем?

— В том, что цена всему больше гроша. Кругом, дамочка, только грязь да кровь. Не верьте тем мечтам, которыми вас накачивают под завязку, и вам не будет больно.

— Каким мечтам?

— Тем сказкам, которыми нас пичкают в молодости — о человеке, о духе. В людях нет никакого духа. Человек — это просто низменное животное, без интеллекта, души, добродетелей и моральных ценностей. Животное, наделенное двумя способностями — жрать и размножаться.

Исхудавшее лицо, пристальный взгляд напряженных глаз, некогда тонкие черты, еще хранившие следы прежнего достоинства. Его можно было уподобить проповеднику или профессору эстетики, проведшему годы за размышлениями в некоем пыльном заштатном музее. Интересно, что могло погубить этого человека, какая ошибка на пути могла довести его до такого состояния.

— Человек вступает в жизнь, ища в ней красоту, величие, возвышенные свершения, — продолжил он. — И что же он находит? Уйму хитроумных машин для производства автомобильной обивки или пружинных матрасов.

— Чем тебе не угодили пружинные матрасы? — спросил мужчина, похожий на водителя грузовика. — Не обращайте на него внимания, мэм. Он любит поговорить, чтобы послушать себя самого. И ничего плохого не сделает.

— Человек наделен одним-единственным талантом — низменным хитроумием, расходуемым на удовлетворение потребностей, — проговорил старик. — Для этого никакого интеллекта не надо. Не надо верить всем росказням о разуме человека, о его душе, его идеалах, безграничном честолюбии.

— А я и не верю, — проговорил молодой парень с крупным ртом, сидевший в углу, у стойки. Пальто его было разорвано на плече, а горечи в изломе губ хватило бы на целую длинную жизнь.

— И что такое душа? — продолжил старик. — Разве наделен духом производственный процесс или акт размножения? Но ничем другим человек не интересуется. Материальное — вот все, что известно человеку, все, что заботит его. О том свидетельствует наша великая промышленность — единственное достижение так называемой цивилизации — созданная вульгарными материалистами, наделенными моральным уровнем свиньи и ее же целями и интересами. Чтобы собрать на конвейере десятитонный грузовик, не требуется никакой нравственности, никаких моральных принципов.

— Что такое мораль? — спросила Дагни.

— Способность отличать добро от зла, умение видеть истину, отвага, необходимая, чтобы следовать ей, преданность добру, целостность натуры, чтобы не изменять добру ни за что и никогда. Но где отыскать все это?

Юноша насмешливо фыркнул.

— И кто такой Джон Голт?

Дагни допила кофе, сосредоточившись лишь на том удовольствии, которое приносила ей горячая жидкость, разливавшаяся живительным огнем по всему ее телу.

— Могу сказать тебе, — проговорил невысокий, морщинистый бродяга, надвинувший кепку на самые глаза. — Я знаю.

Его словно бы не услышали или просто не обратили внимания. Юноша не отводил от Дагни задиристых, рассеянных глаз.

— Вы не боитесь, — вдруг проговорил он без всякого повода, просто констатируя факт безжизненным, отрывистым тоном, в котором звучала и нотка удивления.

Дагни посмотрела на него.

— Нет, — проговорила она, — не боюсь.

— Я знаю, кто такой Джон Голт, — проговорил снова бродяга. — Это тайна, но я знаю.

— И кто же он? — спросила она безо всякого интереса.

— Первопроходец, — ответил бродяга. — Величайший среди всех, кто когда-либо жил на свете. Тот, который открыл источник вечной молодости.

— Мне еще одну. Черного, — сказал старик, пододвигая к хозяину свою кружку.

— Джон Голт потратил на поиски много лет. Он переплывал океаны, пересекал пустыни, спускался в забытые рудники, протянувшиеся на многие мили под землей. Но нашел он свой источник на вершине горы. Чтобы подняться туда, ему потребовалось десять лет. В теле его не осталось ни одной целой кости, на руках — кожи, он забыл свой дом, свое имя, свою любовь. Но все-таки он поднялся на гору. И нашел там источник вечной молодости, который хотел дать людям. Только он так и не вернулся.