Его вялые губы, казалось, искривились в улыбке.

— Единственные факторы, которые нужно принимать во внимание, — заговорил тоном статистика доктор Феррис, пуская к потолку колечки табачного дыма, — это площадь территории и численность населения. Поскольку больше невозможно сохранять миннесотскую линию и трансконтинентальное движение по этой железной дороге, выбор приходится делать между Миннесотой и теми штатами к западу от Скалистых гор, которые оказались отрезанными в результате обрушения туннеля Таггертов, а также соседними штатами Монтана, Айдахо, Орегон, то есть практически всем северо-западом. Если сравнить площадь территории и численность населения обоих районов, то ясно, что лучше погубить Миннесоту, чем оставить наши линии сообщения на трети континента.

— Я не оставлю континента, — сказал Уэсли Моуч, глядя в блюдечко с мороженым, голос его был обиженным и упрямым.

Дагни думала о Месаби Рейндж — последнем крупном месторождении железной руды, уцелевших фермерах Миннесоты — лучших производителях пшеницы в стране, о том, что конец Миннесоты будет означать конец Висконсина, затем Мичигана, следом Иллинойса; ей виделось красное дыхание останавливающихся заводов на всем востоке, мерещились безжизненные мили песков на западе, скудные пастбища, покинутые фермы.

— Цифры показывают, — официальным тоном заговорил мистер Уэзерби, — что поддержание обоих районов невозможно. Железнодорожные пути и оборудование одного нужно демонтировать, чтобы иметь средства для поддержания другого.

Дагни заметила, что Клем Уэзерби, их технический эксперт по железным дорогам, пользуется среди собравшихся наименьшим влиянием, а Каффи Мейгс — самым большим.

Каффи Мейгс сидел, развалясь, с видом покровительственной терпимости к их игре в дискуссию. Он говорил мало, но отрывисто, безапелляционно, с презрительной усмешкой: «Заткнись, Джимми!» или «Черт, Уэс, ты рассуждаешь, как дилетант!» Она обратила внимание, что ни Джеймс, ни Моуч не обижались. Казалось, они одобряли его властную уверенность и признавали в нем своего господина.

— Нам нужно быть практичными, — твердил доктор Феррис. — Нам нужен научный подход.

— Мне нужна экономика страны в целом, — повторял Уэсли Моуч. — Нужно национальное производство.

— Речь идет об экономике? О производстве? — спрашивала Дагни всякий раз холодным, размеренным голосом, когда они ненадолго умолкали. — Если да, то дайте нам возможность спасти восточные штаты. Это все, что осталось от страны и от всего мира. Если позволите, то есть возможность восстановить остальное. Если нет, это конец. Пусть «Атлантик саузерн» заботится о том трансконтинентальном движении, какое еще существует, а местные железные дороги — о северо-западе. Давайте вернемся к началу нашей страны, но будем держаться этого начала. Мы не будем пускать поезда западнее Миссури, станем местной железной дорогой — местной дорогой промышленного востока. Давайте спасать промышленность. На западе спасать уже нечего. Сельское хозяйство можно вести столетиями посредством ручного труда и воловьих упряжек. Но уничтожьте промышленность — и века усилий не смогут восстановить ее или накопить экономическую мощь, чтобы начать заново. Как можно ожидать, что наша промышленность или железные дороги смогут существовать без стали? Как можно ожидать, что сталь будет выплавляться, если отрезать путь к железной руде? Спасайте Миннесоту, что бы там от нее ни осталось. Страна? Если промышленность исчезнет, страны, которую нужно спасать, не будет. Рукой или ногой можно пожертвовать. Но нельзя спасти тело, пожертвовав сердцем и мозгом. Спасайте нашу промышленность. Спасайте Миннесоту. Спасайте Восточное побережье.

Бесполезно. Дагни говорила это много раз, со многими подробностями, фактами, цифрами, доказательствами, какие могла отыскать в утомленном мозгу, но ее слов не принимали во внимание. Бесполезно. Они не опровергали ее и не соглашались с ней; лишь переглядывались, словно ее доводы были неуместными. В ответах их звучало непонятное подчеркивание, словно они давали ей объяснение, но шифром, к которому у нее не было ключа.

— В Калифорнии беспорядки, — угрюмо сказал Уэсли Моуч. — Законодательное собрание штата ведет себя очень ненадежно. Идет разговор об отделении от союза.

— Орегон кишит шайками дезертиров, — сдержанно сказал Клем Уэзерби. — За последние три месяца они убили двух сборщиков налогов.

— Значение промышленности для цивилизации слишком преувеличено, — полусонно произнес доктор Феррис. — Нынешнее народное государство Индия существовало веками безо всякого промышленного развития.

— Людям нужно меньше материальных вещей и более суровая дисциплина ограничений, — пылко заявил Юджин Лоусон. — Для них это будет полезно.

— Черт возьми, вы намерены поддаться на уговоры этой дамочки, выпустить из рук самую богатую страну на свете? — спросил, вскочив на ноги, Каффи Мейгс. — Самое время отказаться от целого континента — и в обмен на что? На жалкий, маленький штат, который уже дошел до ручки! Бросьте Миннесоту, держитесь за свою трансконтинентальную сеть. Когда повсюду мятежи и беспорядки, вы не сможете держать людей в узде без транспорта для перевозки войск, если не сможете держать войска в нескольких днях пути от любой точки. Сейчас не время экономить. Не трусьте, слушая эту болтовню. Страна у вас в кармане. Нужно только держать ее там.

— В конечном счете… — начал было неуверенно Моуч.

— В конечном счете мы все умрем, — огрызнулся, расхаживая по комнате, Каффи Мейгс. — Экономия, черт возьми! Еще много поживы осталось в Калифорнии, Орегоне и прочих штатах. Я считаю, что нам нужно подумать об экспансии: при нынешнем положении дел нас никто не остановит, можно прибрать к рукам Мексику, возможно, Канаду — это не составит особых трудов.

И тут Дагни увидела ответ — за их словами тайную предпосылку. Несмотря на голословную преданность этих людей веку науки, истеричную технологическую тарабарщину, их циклотрон и звуковые волны, ими двигало видение не промышленных достижений, а той формы существования, какую промышленники уничтожили: видение толстого, неопрятного раджи, глядящего в ленивом ступоре пустыми глазами, утонувшими в дряблых складках плоти, которому нечего больше делать, как перебирать драгоценные камни да время от времени вонзать нож в тело изголодавшегося, измученного трудом и болезнями человека, чтобы забрать у него несколько зернышек риса, а потом требовать рис у сотен миллионов таких же людей и таким образом превращать зернышки в алмазы.

Раньше она думала, что промышленное производство для всех несомненная ценность, что стремление этих людей присвоить чужие предприятия служит признанием ценности таких предприятий. Она, дитя промышленной революции, считала невозможным и забытым, наряду с выдумками астрологии и алхимии, то, что эти люди знали посредством не мысли, а той невыразимой мерзости, которую именовали своими инстинктами и эмоциями: пока люди будут трудиться для выживания, они будут производить достаточно, чтобы человек с дубиной мог отнять большую часть произведенного, если миллионы людей будут согласны покоряться; чем усерднее люди работают и меньше получают, тем покорнее их дух; что людьми, которые зарабатывают на жизнь, передвигая рукоятки на электрическом щите управления, править не так просто, а теми, кто роет землю голыми руками, легко; феодалам не нужны электронные предприятия для того, чтобы пить до одури из кубков с драгоценными камнями, как не нужны раджам Народного государства Индия.

Она видела, чего они хотят, видела цель их «инстинктов», которые они называли «необъяснимыми». Видела, что Юджин Лоусон, гуманист, находит удовольствие в перспективе массового голода, что доктор Феррис, ученый, мечтает о том дне, когда люди вернутся к плугу. Единственной ее реакцией были удивление и безразличие: удивление потому, что не могла понять, что доведет людей до такого состояния; равнодушие — поскольку не могла считать людьми тех, кто уже дошел до него. Они продолжали разговаривать, но Дагни не могла ни говорить, ни слушать. Она поймала себя на том, что ей хочется только вернуться домой и лечь спать.