Графиня де Малеваль все предвидела.

Она рассчитывала иметь со своим прежним возлюбленным объяснение, от которого должна была зависеть жизнь или смерть последнего.

Или граф де Виллье пройдет через кавдинское ущелье ее злобы и мести, или же он бесповоротно погиб.

Она пригласила главных вождей племени прийти к ней затем, чтобы получить из ее собственных рук несчастного молодого человека.

Индейские вожди с удовольствием исполнили ее желание; они глубоко ненавидели французов, и надежда овладеть одним из видных французских офицеров наполняла их радостью.

Несмотря на всю свою ненависть к французам, индейцы невольно восхищались капитаном, когда увидели, что он сам добровольно отдался в их руки, и, покидая дом, они скорее составляли ему почетный конвой, чем вели пленника.

Граф прошел через всю деревню, высоко подняв голову и улыбаясь. Мученическая смерть, которая, по всей вероятности, ожидала его в самом недалеком будущем, казалось, нисколько его не печалила. Он, наоборот испытывал тайную радость, думая о том, как должен теперь злиться его враг, видя крушение всех своих планов и необходимость довольствоваться той, пошлой местью, ради которой графиня принесла в жертву все, даже свою честь.

А что такое смерть для солдата, привыкшего видеть ее в лицо и сознающего необходимость убивать других или быть самому рано или поздно убитым врагом во время боя?

Индейцы отвели капитана в большую хижину совета, где, из простой предосторожности, с него сняли сапоги.

Индейцы хорошо знают привычки европейцев известного класса; они знают, что им не только трудно, но даже почти невозможно ходить босиком по дорогам их страны, непроходимым для всякого, кто с детства не привык к тяжелой жизни пустыни.

Молодой человек сел на табурет, прислонился спиной к шесту, находившемуся позади него, и предался своим думам, по-видимому, вовсе не интересуясь тем, что происходило вокруг него.

И в самом деле, в хижине в это время говорили о нем; вожди на совете решали его участь.

Народный глашатай собрал всех вождей, которые один за другим собрались в большую хижину совета, где, соответственно своему рангу, расположились вокруг огня. По приказанию старейшего из вождей подали большую священную трубку, которая обошла всех присутствующих, и совет начался.

Дебаты продолжались уже более часа, несколько ораторов говорили по очереди, а вожди все еще не пришли ни к какому соглашению. Вдруг снаружи послышался сильный шум, и вошло несколько воинов, которые вели обезоруженного индейца, по-видимому, пленника.

Индеец этот, с которого был снят пояс и которому не оставили ни ножа, ни томагавка, своей величественной и гордой осанкой невольно обращал на себя внимание.

Когда пленник обернулся, капитан вздрогнул, у него сжалось сердце: он узнал Тонкого Слуха, великого вождя волков-гуронов.

Вождь, по-видимому, его не видел; пока воины отдавали отчет членам совета о том, каким образом он к ним попал, Тонкий Слух, скрестив руки на груди, высоко подняв голову и выпрямившись во весь рост, осматривал сборище гордым и презрительным взглядом.

К несчастью, молодой человек не понимал ни слова из того, что говорилось, а потому и не мог ничего узнать.

После довольно долгого и бурного спора Тонкий Слух без церемонии повернулся спиной к членам совета и, подойдя медленными шагами к графу де Виллье, сел возле него.

Тогда поднялся один воин, подошел к нему и тонким кожаным ремнем связал ему руки и ноги; но путы эти, несмотря на узлы, были довольно слабы и не могли стеснять его движений, затем он сделал то же самое и с офицером, который не выказал никакого сопротивления. Впрочем, какую пользу могло ему принести сопротивление? Только ухудшило бы его положение.

— Бледнолицый, — сказал затем воин капитану на плохом французском языке, — ты умрешь завтра с восходом солнца; приготовь твою предсмертную песнь, твоя казнь будет великолепна!

— Благодарю, воин, — улыбаясь, отвечал капитан, — вы не могли сказать мне ничего лучше этого, скорая смерть — вот все, чего я желаю.

— Бледнолицые болтают как дрозды-пересмешники, — с презрением продолжал воин. — Завтра мы увидим, как будет себя держать француз и что он будет говорить. Затем индеец повернулся к нему спиной и ушел.

Несколько минут спустя индейские сахемы встали и вышли из хижины, дверь которой закрылась за ними.

Вождь и капитан остались одни.

После довольно долгого молчания капитан, любопытство которого было сильно задето, тихонько произнес имя вождя чтобы обратить на себя его внимание и узнать, если возможно, какие-нибудь сведения. Тонкий Слух тихонько нагнулся к своему товарищу по заключению и, приложив палец к губам, прошептал голосом, слабым как дыхание:

— Молчите! У краснокожих глаза и уши везде. Ждать… надеяться!

Он отвернулся в другую сторону, закрыл глаза и сделал вид, что спит.

Разочаровавшийся капитан решил последовать его примеру.

Так прошло несколько часов, в течение которых оба пленника не обменялись ни одним словом. Свет постепенно начал убавляться; наконец, ночь сменила день и мрак окутал хижину совета.

Уже около часа господствовал глубокий мрак, когда вдруг снаружи заблистал свет и несколько воинов, держа в руках зажженные факелы, вошли в хижину. Двое из них несли кушанья которые они поставили недалеко от пленников.

— Ешьте! — сказал один.

Эти кушанья состояли из жареной говядины, яблок, маиса и овощей, печенных в золе.

Один из факелов был воткнут в землю, и воины удалились, за исключением одного, который стоял, прислонясь, спиной к двери хижины.

Этому воину было поручено стеречь пленников; вскоре к нему подошел другой, вооруженный ружьем.

Пленники поели с аппетитом. Капитан благоразумно соображал, что обстоятельства еще могут измениться, и на всякий случай ему необходимо подкрепить силы.

Деятельная жизнь пустыни отличается тем, что у людей, сроднившихся с нею, нравственная сторона никогда не влияет на физическую; естественные потребности жизни играют такую важную роль, что житель пустыни никогда не забывает о них.