Остаток ночи прошел спокойно, а поутру всю компанию вновь ожидала дорога…

В Рязани выяснилось, что «кавурой масти пароход» ненадолго швартовался к пристани, грузился углем, и — только его и видели — отвалил далее на Касимов и Муром.

С трудом добравшись до древнего Мурома и выяснив, что неуловимый пароход успел и здесь улепетнуть вниз по Оке, «Гроза морей» усмехнулся, вытирая грязное от дорожной пыли лицо.

— Что я тебе говорил, Терентий! Наш польский приятель устремился в Нижний Новгород!

Установив, таким образом, пункт следования «Банды Трещинского», Нарышкин затеял пересадку на рейсовый пароход, идущий в Нижний. Одну жемчужину удалось продать жидовину-ювелиру, глаза, которого при виде перламутрового шарика зажглись алчным огнем.

— Какая большая бусина! — приговаривал он, с удовольствием катая ее в тонких, хищных, скрюченных, будто птичьи лапы пальцах. — Большая бусина, …ай-ай какая большая! Додя не видал такой жемчуг. (О себе он предпочитал говорить в третьем лице.) — Додя думает: а что если это поддельная бусина, нехорошая бусина? Ай-ай, тогда больная бедная додина мама не переживет такого горя!

Он долго вертел в лапах жемчуг, цокая языком, причмокивая и тряся пейсатой головой. Наконец, странно улыбаясь, назвал свою цену. Поскольку она оказалась выше, чем мог предположить Сергей, торговаться не стали, чем привели Додика в минутное оцепенение.

Денег, предложенных ювелиром, с избытком хватало на то, чтобы совершить речную прогулку до Нижнего, не отказывая себе ни в чем. И даже после этого немало должно было остаться. Если бы наши герои, выйдя из ювелирного заведения и пройдя несколько вперед к ожидавшей их тройке, удосужились оглянуться, то они увидели бы, как Додик дрожащими непослушными птичьими лапами своими торопливо замуровывал лавку, навешивая замки на дверь и затворяя витрины.

Полицейскую бричку вместе с поизмотавшимися в дороге лошадками пришлось продать, следуя примеру «этого негодяя Трещинского». Тем же днем были куплены две каюты на пароходе «Святогор», шедшем до Нижнего Новгорода.

Пронзительный пароходный гудок разорвал цепочку воспоминаний…

Нарышкин открыл глаза и огляделся. Ока, казалось, стала еще шире. Левый берег ее был весь залит солнечным светом. Под кручами правого берега залегла густая тень. По обоим бортам «Святогора» виднелись трубы, мачты, реи, ванты… целая паутина из прихотливых хитросплетений корабельной оснастки. У воды громоздились пристани, склады, амбары, торговые конторы; стал приближаться шум огромного портового города.

— Хорошо-то как, эхма! — гаркнул Нарышкин прямо в ухо подошедшей Катерине.

— Вон она — ярмарка, видите, Катенька? — Сергей простер длань в сторону левого берега. — Тут тебе целый Вавилон, не иначе! Вот где божье стадо торговлишку справляет!

Катенька, потирая пальчиками слегка оглохшее ухо, улыбнулась.

— И впрямь, будто бы библейский город — Вавилонт.

— А еще Содом и Геморой, — жизнерадостно сплевывая за борт, добавил подошедший Терентий.

— Лучший вид вон оттуда, — Нарышкин ткнул указательным пальцем туда, где на крутые холмы правого берега взлезали дома и сады, а над ними по гребню вились мощные стены Нижегородского кремля.

— Вот, подсуропил восподь, насилу доплыли! — воскликнул невысокий мужичонка в картузе, стоявший у поручней неподалеку.

— Баклан ты баклан, — презрительно хмыкнул Терентий. — У тебя, дядя, бельмо на глазомере. Где тут плавать? Восподь ему пособил! Чуть шагу от родимой лужи ступил и уж в штаны наклал. Давай лоб щепотить!

Терентий смачно и далеко плюнул, стараясь попасть в грязноватую речную чайку. Попал и, многозначительно ухмыляясь, вразвалку отошел от борта.

«Святогор» снова пронзительно загудел, затрясся всем корпусом, перешел на малый ход и, вяло шлепая плицами гребных колес, стал забирать в сторону, выискивая путь к причалу.

С вершины кремлевской горы вид и в самом деле открылся необыкновенный. У подножия высокого холма, на котором был некогда заложен город, сходились, плавно вливаясь друг в друга и в горизонт, две великие русские реки. Четверка наших героев, несколько минут стояла молча, завороженная видом безбрежной, казалось, водной шири.

— Ой, какая красота! — с замиранием сердца, проговорила Катерина.

Степан глубоко вздохнул полной грудью, насколько позволяли легкие, и закашлялся от избытка свежего воздуха.

— Изрядный вид, — сказал дядька Терентий. — Помню, этак вот, однажды пришли мы к острову Тенерифу. Ну и порешили на тую Тенерифу взобраться…

Однако Нарышкин не дал продолжить рассказ. По обыкновению своему, возложив на себя обязанности гида, он сорвал с кудлатой головы картуз и стал размахивать им направо-налево.

— Во-о-он, видите, там за рекой? Это Пески.

(Картуз метнулся в сторону речных отмелей.)

— А вон там, ну воон там — это мост плашкоутовый.

(Картуз поехал в сторону моста.)

— А там Сибирская пристань, стрелка, Сормовский завод; а вон — Кизлярская улица, там вина Кавказские продают!

Картуз Нарышкина совершал замысловатые порывистые движения. Он то плескался в Мещерском озере, то прогуливался по Китайской улице, где шла торговля чаем, то перелетал к Макарьевской часовне, куда на время ярмарки переносилась из монастыря икона почитаемого в народе святого Макария — покровителя торговли.

— Вот там и будем искать господина Трещинского. Там он! — Сергей кивнул головой в сторону огромного ярмарочного города.

От кремля погрузились на извозчика. В большой, открытый, топорно сработанный экипаж была впряжена понурая, грязно-пегая кобыла. «Гроза морей» критически оглядел лошадь.

— Ты уж поспеши, братец, — обратился он к извозчику — невысокому, нескладному малому с рябым лицом и васильковыми глазами.

— Доедем ли? — недоверчиво покосясь на кобылу, усомнился Степан. — Уж больно она лядаща. Живая душа на костылях!

— Не извольте беспокоиться! — алый вытянул дремлющую лошадь вожжой.

— Враз доставим с вашим удовольствием! Валяй, качай, даст барин на чай!

Н-но пошла, дохлятина!!!

«Дохлятина» всхрапнула. По спине ее пробежала крупная зыбь. Малый на козлах снова плеснул вожжами. Кобыла раздраженно мотнула мордой и подпрыгивающей иноходью, набирая ход, затрюхала по улице, распугивая бредущих к вечерне богомольцев. На спуске снова открылась великолепная панорама блестящего самоварным золотом разлива рек. Из-за Волжских далей перла в вечерний небосвод налившаяся чернилами туча. Кобыла исторгнула дьявольское ржание и понесла с неожиданной для такого животного прытью.

— Ну, таперича держись! — истошно крикнул возница, прежде чем экипаж со страшным грохотом увалился вниз под гору крутым разъезженным спуском. — Эге гей, голубчики, грабют! По-ошла родимая!!!

Нарышкин, подпрыгивая на жестком сиденье, глянул на своих спутников. Побелевшая, как полотно, Катерина, ухватив в охапку узел с вещами, испуганно-расширенными глазами смотрела перед собой. Степан, уцепившись руками за борт коляски, на разные лады истово и почти беззвучно бормотал:

— Помилуй мя грешного… упаси и сохрани раба твоего…

Терентий, тщетно пытался придержать разваливающуюся горку пожитков.

— Ох, мать честная! — успел подумать Нарышкин, прежде чем экипаж с адовым грохотом ринулся вниз и исчез в облаках пыли…

— В аккурат довез, — немного смущенно почесывая бок, пробормотал возница, когда, просвистев с горы и, кажется, одною только силой инерции промчавшись по плашкоутному мосту, крякнув напоследок остатками рессор, повозка замерла против Макарьевской часовни.

«Дохлятина», выпучив глаза, возбужденно храпела и трясла мордой. По крупу ее пробегали мелкие судороги.