Прятался почти год где-то, а теперь пожаловал. Не боишься, значит? Стало быть, приперло, раз отважился! Я так и знал, что еще свидимся и что я пригожусь.

Кажется, он всерьез на меня обиделся, что я тогда не дал ему себя зарезать. Или намаялся, оттого что не стало слушателя и не с кем было столько времени как следует выпить.

— Так чего мне прятаться-то от вас? — довольно искренне изумился я. — Здорово! Да я от вас-то и не прятался. Наоборот, боялся вас подвести.

Вдруг, думаю, следят за мной? Не-е, не такой я человек, чтобы вас, великого специалиста, каких в Москве других нет, подставить из-за ерунды!

Я тараторил, хотя знал: чем больше говоришь, тем больше вероятность брякнуть лишнее. А с другой стороны, тот, кто больше молчит, тот и больше опасений вызывает, верно? Привлекает больше внимания к каждому своему слову, так? А при моей комплекции и при очень среднем, хоть и весьма специальном образовании чем меньше внимания и опаски провоцируешь, тем дольше живешь. К тому же когда кто-то много натараторил, поди-ка еще выдели из мешанины суть.

— Ты за меня не бойся, — недовольно буркнул Полянкин, набычив лобастую с проплешинами голову. — Обо мне есть кому беспокоиться. Ты лучше скажи: почему убег тогда и чего тебе сейчас понадобилось?

Актерское мастерство мне преподавал старший лейтенант Семен Злотников, у которого лучше получалось входить в дот с гранатометом, чем в образ Гамлета, отмахивающегося от любвеобильной Офелии. Но у Семена незаконченное высшее театральное образование, благодаря чему он не только стал называться Артистом, но и мог рассказать-показать много-много чего интересного. А между прочим, далеко не все учителя сами умеют делать то, чему учат. Сема был замечательный наставник. Я знаю, что я не Смоктуновский и не Гафт, мне и крошечную ролишку не сыграть на сцене. Но только благодаря Семиным урокам я и не тщусь кого-то изображать. Просто выпячиваю ту собственную черту, которая мне в данный момент выгоднее. Или проще. А главное — не вру.

Я действительно люблю иногда поболтать. И умом, коль влип в такую историю, не отличаюсь. А поскольку Полянкин мне действительно позарез нужен, я и сам верю, что у него нет оснований меня опасаться, и его в этом убеждаю. Кого опасаться: болтуна-недомерка, который наивно старается притворяться простодушнее, чем он есть? Ну уж эти-то мои потуги от зоркого глаза Михаила Федоровича не укрываются.

«Что бы ты ни делал, ты заставляешь окружающих вначале подыгрывать твоей роли, потом поверить в нее, а потом так привыкнуть к ней, что она в их глазах из роли уже становится твоей сущностью». Это — тоже из наставлений бывшего лейтенанта Семена Злотникова, то бишь Артиста. Нас тогда очень плотно зажали, и мы путешествовали с ним по Европе, не зная, из-за какого куста по нам шандарахнут из гранатомета.

Но сейчас мне такой правды образа даже и не надо. Я просто хочу, чтобы Михуил ибн Федорович был уверен: он в любой момент и — что особенно важно — легко меня обдурит или согнет в бараний рог. Много ли, мол, надо для хилого дурачка? Пока он так считает, мои шансы выкрутиться высоки. А поскольку поводов убедиться в собственной глупости у меня хватало более чем, я, не боясь переборщить, строил дурачка:

— Чего тогда сбег, спрашивается? Я потому сбег, что за вас испугался.

Во, думаю, обидел хорошего человека, он щас грех на душу возьмет. А кто будет виноват? Я и буду. Лучше, подумал, уйти по-хорошему, не доводить до греха. Пральна?

— Что-то ты шибко много думаешь, — нехорошо усмехнулся Полянкин. — Только, боюсь, не то думаешь. Понял — нет? Ты думаешь, ты Колобок, что ли?

Раз уже от дедушки ушел и еще раз уйдешь?

Не понравился мне такой поворот. Тем более что именно так я и прикидывал поступить в дальнейшем. Но, увы, я чувствовал, что устал. Все ж таки весь день на ногах да по морозу. Очень хотелось расслабиться и подремать. Даже кофе меня не взбодрил. К тому же, с другой стороны, хорошо, что у Михаила Федоровича появился лишний повод блеснуть превосходством в уме. Этому мы оба рады. Он — потому что приятно опять оказаться мудрее другого, а я — потому что поточнее узнал о его умонастроении. При таком раскладе лишней информации не бывает.

— А может, я и уходить не хочу? — растерялся я. — Чего мне уходить, если я только пришел? Но если не вовремя, то я...

— Сиди уж, — как бы добрея, успокоил Полянкин. — Чего ты такой напуганный?

— Похоже, подставили меня... Мы с приятелями подрядились выполнить одну работенку. Отвезти кое-что. Но собака учуяла бомбу. Тогда я и подумал...

— Погоди-погоди, — поморщился Мишаня. — Не части. Давай по порядку.

Все сначала...

Он глядел на меня начальственно, будто я обязан его слушаться. Похоже, принцип у него такой: раз тебе надо, значит, ты подчиняешься. Я не спорил.

Хотя Мишаню, конечно, развезло: «Все сначала». Если все, да еще сначала, то надо от самого рождения начинать: «Слишком маленьким я уродился...» И для почина я протянул ему руку с браслетом.

— А не жахнет ли это хозяйство, пока я исповедоваться буду?

Слишком маленьким я уродился, чтобы жить легко и просто. Посему большую часть жизни приходилось выкручиваться в одиночку. Человеку нормальному, среднего роста, никогда не понять всего, что чувствует низкорослый, или, если называть все своими словами, недомерок, коротышка.

Наверное, только евреи ощущают нечто похожее. Они знают, каково это: быть по сути как все и всегда хоть чуть-чуть, но другими.

Неприятно думать, что меня гнетет комплекс неполноценности. Надеюсь, что если и есть в моем случае какой-то комплекс, так это комплекс своеобразия. Но не уверен. Хотя многое, что случается со мной, можно понять, только учитывая особенности моего телосложения.

Я — Олег Федорович Мухин. Двадцати восьми лет от роду. Метр шестьдесят два ростом. Бывший школьник, бывший курсант, бывший лейтенант, бывший спецназовец. А ныне свободный предприниматель. Из тех, о ком говорят «метр с кепкой». Вопрос на сообразительность: угадайте с трех раз, как меня звали в школе?

А в военном училище?

А в особом разведовательно-диверсионном отряде капитана Пастухова?