Вообще-то по справедливости его надо было убить.

Если уж ты вошел в компанию, которая пытает, калеча, людей, то будь готов к любой жестокости в отношении себя самого. Даже если ты просто стоял рядом. Или не стоял. Тебе заплатили за мою кровь? Это твой должок мне.

Отдашь своей. Не потому, что мщу за прошлое. Потому что оберегаю себя на будущее. Во всяком случае, я так считаю и до сих пор — жив. Если для вас это не аргумент — попутного ветра.

Но убивать Серегу я не стал. Из деловых соображений. Не одним днем живу. Я знаю алкаша-санитара, знаю, как найти. Он знает меня. Считай, он уже почти что мой агент. Вот если не оправдает — тогда и убью.

— Если хочешь жить, постарайся на часик потерять сознание перед этой камерой! — шепнул я ему, быстренько натягивая штаны.

На Сереге были разношенные китайские тапки, так что пришлось мне снимать бутсы с покойника. Не понимаю, на кой им камуфляж в подвале, если только не ради формы? Но что это за форма, если не предусматривает никакого путного оружия, кроме дубинки с электрошоком? Только и разжился, что ремнем с хорошей солдатской пряжкой. Еще из советских запасов Полянкина пряжка, со звездой. Из-за обуви я провошкался, но недолго и, когда добежал до главного коридора, услышал впереди топот. Пришлось подождать в мертвой зоне под телекамерой, пока навстречу выскочат двое топотавших. Один, оказавшийся тем самым могучим Барсиком, держал в руках «Макаров», у другого, незнакомого, было помповое ружье.

У них была слишком большая скорость, чтобы мгновенно затормозить, и слишком мало страха перед разукрашенным синяками малявкой, размахивающим пряжкой намотанного на руку ремня. Поэтому один приостановился, чтобы прицелиться, а другой, предоставив работу первому, начал плавно переходить на шаг, задирая «помпу» на плечо. Я чуть пригнулся, ускоряя бег, нацеливаясь Барсику, который ловил меня стволом пистолета, в грудь, и он решил, что снимет меня в темечко. Однако, поскольку я уже стелился над полом в позе, чем-то напоминающей шпагат, пуля прошла выше, а вот бутс мой не промахнулся. Удар жесткой подошвы сломал Барсику колено и опрокинул его на пол. Второй, не уразумев происходящего, еще тупо таращился, когда ребро пряжки врезало ему по левому глазу.

Быстротечен рукопашный бой. И кровав. Барсику повезло, что не успел опомниться и не попытался воспользоваться пистолетом вторично. Я тихонько поднял выпавший из его руки ПМ и дал добрый совет:

— Смотри, не обижай больше маленьких! — ив качестве ответной услуги попросил показать, где гараж. Он все еще ошарашенно глядел на воющего приятеля, ухватившегося за пустую, залитую кровью глазницу. Похоже, сам Барсик был в шоке и боли пока не чувствовал. Он только кивнул в ту сторону, откуда они бежали.

Решив, что одноглазому не скоро захочется пострелять, я забрал его «помпу» и помчался в указанном направлении. Не назад же в камеру мне было возвращаться? Телекамера, ничего не видевшая под собой, но прекрасно расслышавшая вопрос, любознательно повернулась мне вслед. Через пару поворотов я увидел еще одну, и коль эта была по ходу, а я еще не опробовал «помпу», то и выстрелил в камеру на бегу. Не повезло машинке: калибр двадцать три миллиметра с картечью не щадит оптику. Что оказалось злободневно и в связи с тем, что аккурат за этой камерой была развилка.

Вообще-то отступать тем путем, которым пришел, не по правилам: слишком вероятна засада. Но у меня выбора не было: уж лучше маршрут опасный, но знакомый. Перейдя на скользящий шаг, я свернул на лестницу, ведущую наверх, к гостиной Михуила.

Навстречу мне грохотал по ступенькам очередной бугай. Этого тоже не научили уступать дорогу маленьким. Но, встретившись промежностью с прикладом «помпы», он понятливо притормозил и даже посторонился, давая мне пройти. Уже не надеясь на его воспитанность, предполагая, что он может захотеть выступить в роли непрошеного провожатого, я познакомил с прикладом и его череп. Не собирался жалеть, но, надеюсь, получилось не смертельно. И уверен, что не столь болезненно, как досталось мне.

А вот тому, кто сунулся во второй от лестницы дверной проем, не повезло. Эти двери от бомбоубежищ имеют характерную особенность: чтобы в нее пройти, надо либо нагнуться, либо присесть. Из-за высокого порога, который хочется видеть, чтобы не споткнуться, многие привыкли нагибаться. В нас Пастух, тренируя штурмовать бункеры, упорно искоренял такой рефлекс. У этого встречного командиры были похуже, поэтому когда он, находясь враскоряку — одна нога еще там, а другая уже здесь, — поднял наконец глаза, то совсем неожиданно для себя узрел мой просветленный лик. Чего-то испугавшись, мужик дернулся вверх, и безобидный в общем-то удар приклада, нацеленный ему в лоб, угодил в нос, нечаянно породив как раз тот случай, когда собственная тонкая косточка занозой проникает в мозг человека и погружает его в вечное небытие.

Соболезновать было некогда, а вот прихватить вывалившуюся из его рук еще одну «помпу» я не преминул. Как и горсть кумулятивных патронов из его наколенного кармана. Выстрелов не было, я топал знакомо, бутсами, так что диспетчерша, сидевшая перед телеэкранами в комнатке за гостиной, даже не повернула голову, увенчанную телефонными наушниками с толстыми пишурами.

Может, она вообще ничего в них не слышала. Экраны перед ней мельтешили полосками. А диспетчерша — та самая Марина — орала в маленький микрофон:

— Он в гараж бежит, не открывайте этих чертовых ворот!..

Кто-то ей, видно, возражал, потому что она снова заблажила:

— ...На хрен черножопых! Подождут, потом откроем... Болван! У него уже два ствола! Не хватало только, чтобы он нам еще и клиентов порешил. Мать твою перемать! Еще побазлаешь — и яйца вырву!..

Не стоило ей упоминать при мне о своей страсти к неделикатному обращению с мужскими половыми органами. Я и подумать ничего не успел, как угостил ее прикладом в висок. Очень резко и очень болезненно. Ее швырнуло в сторону, только взвился выдравшийся откуда-то телефонный шнур. Он оказался очень кстати: веревочка-то моя осталась в камере, вместе с рубахой. Шнуром я сначала связал ее руки за спиной, а потом, обернув Марину дугой вокруг ножки стола-верстака, стянул ее руки с щиколотками.