Пишуры — это такие каучуковые диски, которые надевают на телефоны-наушники, чтобы не царапать уши и улучшить слышимость. Из них отличный кляп получается — рекомендую.

Кстати, стволы мои она посчитала не правильно: все двери-люки до этого мне приходилось запирать за собой, а рукояти двух из них я счел нужным застопорить тем, что оказалось под рукой: одну «Макаровым», другую карабином. Так что в наличии у меня осталась только одна «помпа»... Впрочем, нет. Все-таки женщина и тут оказалась права: еще одним стволом я разжился, вытащив его из ее кобуры — что-то заграничное, неизвестной мне марки. Уловил только, что без предохранителя.

Повинуясь импульсу, я расстегнул ее камуфляжные брюки и спустил их ниже колен. Мельком отметил, что она обходится без трусиков. Открылись знакомые ляжки — молодые, упругие, — а на левой, чуяло мое сердце, — кобура на тугих матерчатых подвязках. И опять какой-то неведомый загранпистолет — мордастенький, плоский, теплый. Я как раз засовывал его в бутс под штанину, когда услышал, как стукнула о стол распахнувшаяся в углу дверь и до боли знакомый голос вопросил:

— Что тут у вас, черт побери, за шум? — Ого, оказывается, Полянкин тут и серчать имеет право?!

Сам Полянкин сначала узрел смотрящий ему в лоб ствол карабина, а уж потом мое многострадальное личико. Почему-то, увидав меня, он не обрадовался облегченно и не возмутился долгой разлукой, а, напротив, напугался, точно перед ним был покойник. Зато я радовался за двоих.

— А я как раз к вам, Михал Федорыч! Что-то тут у вас непорядок. Вы что, не сказали этим, что мы с вами — партнеры? Обижают гостя!

— Что?.. Ты?! Откуда, то есть... Что ты тут творишь?

— Так грубят же, Михал Федорыч! Эта вот, — я отложил «помпу» в сторону и мимоходно с удовольствием пнул уже приходящую в чувство Марину в тугой зад, — не поверите, пытки затеяла устраивать! Уж я ее так ублажал, так старался, а она — за яйца хватать. Чес-слово!

Он глянул на пол, на свирепо извивающуюся бесштанную бабу, и замер с отвалившейся челюстью. Прямо как монах при виде голозадого Диавола.

— Это же сама Девка! — пискнул он и тут же присел, потому что мне пришлось выстрелить поверх его плеча.

К нам на шум беседы заглянул еще один закамуфлированный. Стрелял я из большого пистолета Девки, с оружием, естественно, был знаком недостаточно и вместо правого плеча угодил камуфлированному в правый глаз. Не везет сегодня здешним ребятам со зрением. Что ж, лучше пусть я на свечки разорюсь, чем они. Полянкин обернулся и остолбенел, увидя сползающий по косяку обезображенный труп, а на косяке — какой-то прилипший страшный шмат.

Мозг стекал следом за хозяином. Он ведь, по сути, кашеобразный, мозг-то...

Валерьянки под рукой не было. Пришлось быстренько сунуть в рот Михуилу воняющий гарью ствол пистолета и грозно рявкнуть:

— Сколько их еще в той части, ну?!

— Т-ты не понимаешь... Они тебя на куски! Это же Девка!

— Слушай, Михал ибн Полянкин! Не они меня, а я тебя! Причем прямо сейчас! По стенке размажу! Если не возьмешь себя в руки! Кончай мямлить, мразь, говори: сколько там, впереди, еще охранников! Ну?!

Наверное, я ему поцарапал десну, потому что на губах у него запузырилась окровавленная слюна, когда он прошамкал сквозь ствол:

— Нет больше никого... Только Паша... был... Зачем ты его? Они же не шутят! Это страшные люди, Олежек... Ты нас обоих погубишь! — Похоже, он собирался заплакать.

Понимаю: с непривычки тяжело. Только что он говорил с человеком, с этим вот Пашей. Вдруг какой-то миг — и он уже лежит неживой, и голова в кровавой луже. Вот не отобрали бы они у меня моего револьвера — был бы Паша жив. Не шибко здоров, но ведь, главное, живым бы остался. Но только разве этим что-то объяснишь? Они тебя сначала загонят в угол, а потом так искренне обижаются, глядя на покалеченных или убитых приятелей, что прямо хочется посочувствовать.

— Да, с Пашей неловкость вышла, — согласился я, вытащив из его рта ствол и вытирая о его же рубашку. — Что же вы меня не предупредили, что, мол, Паша это? Что, мол, он хороший.

— Да-да, — горестно закивал шоково моргавший Полянкин, — не успел...

— Вот, в следующий раз успевайте. Так, уточняю. Больше там никого нет?

Точно?

— Н-нет.

— Это хорошо. А ход туда другой есть — мимо нас? Ну из гаража?

— Есть, — кивнул он, и у меня внутри екнуло, но он тут же забормотал виновато:

— Но его затопило. Позавчера. То ли грунтовые воды, то ли плывун.

Старое все-таки сооружение...

— Погодите. Пройти там можно?

— Нет, что вы! Затопило же... — похоже, Михуил повысил меня в ранге — уважительнее стал. А может, просто считает, что я не один: я да ствол — вот нас и двое.

— Это утешает. Слушайте, тут у вас есть где-нибудь карта или схема этого сооружения?

— Тьфу! Я тебе, гаденыш, яйца выдеру! — снова вступила тут со своей коронкой Марина — она же Девка. Хуже нет бабы, ожиданий которой ты не оправдал. А Девка была не просто баба, о ней я кое-что уже слышал. Ходили, ходили по Москве слухи про какую-то суку, открывшую охранное агентство. То есть вначале это была просто ОПГ, в которой верховодил ее хахаль, Димыч-Косарь. Но когда Косаря на очередной стрелке пришили, его подруга взяла власть в свои руки и тут же легализовала банду, основав охранную фирму. Слух был, что отличается она редкой наглостью и очень любит убивать не устроивших ее любовников. Но я ж не знал, что это она. «Марина» да «Марина». Сказала бы «Девка» — я бы уж постарался.

И хотя извиняться мне было не с руки, я все же присел на корточки, краем глаза следя за Полянкиным, который не должен был, но мог потянуться за отложенной мной «помпой». Собрав в кулак все терпение, я объяснил сердитой женщине:

— Еще раз откроешь пасть без приглашения, и я тебе все пальцы, которыми ты мои яйца тискала, откочерыжу. Поняла? Нет, скажи только «да» или «нет». Одно лишнее слово — один палец. Ясно?

Девка о других по себе судила, поэтому хоть и вращала устрашающе глазищами, но тем не менее все же ограничилась рубленым «да!». А глаза у нее хороши, страстные. Хотя голосу явно недостает лиризма. Я впихнул назад выплюнутые ею пишуры и, красноречиво погрозив пальцем, встал.