– К Багдаду!
Турецкие войска вновь пошли на приступ Багдада.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Солнце поднялось высока над Доном. Небо было чистое, синее. Желтели бескрайние степи Дикого поля. Они шумели, волновались, звенели. Каждое растение в степи – блеклый лепесток и пушинка, тонкий степной ковыль и колючий катран, табун-трава и царь-трава – колыхалось и пело. А порыжелые безмолвные курганы, как часовые, внимали этим песням. Степные орлы, поднявшись, замирали с распластанными крыльями. Потом плавно делали несколько кругов и, высмотрев добычу, камнем падали вниз… Маленькие птицы-хлопотуньи, скрываясь в траве, с тревогой смотрели в небо.
На пристани собрались черкасские бабы, старики и старухи, мальчишки и девчонки. На бревнах сидели татарки, закутанные в черное, турчанки в шароварах, персиянки, добытые в походах. На пристань пришли купцы. Снуют торгуются, хохочут, бьют по рукам. Всё грузят на челноки. Челны покачиваются.
Казачки несут на пристань глиняные горшки греческой работы, пустые кади из-под мяса и вина, кувшины всех времен и всех стран с короткими и длинными носами, широкогорлые, с змеиными головками, с птичьими клювами.
Несли казаки на пристань ковры дорогие. Один только ковер из Басры, который несли четыре казака на струг Татаринова, стоил не меньше сорока коней.
Ковер постлали в струге и пригласили сесть на него Варвару.
Подружки вели ее под руки. Подружки были в синем бархате. Пояса жемчужные. Сапожки красные, в таких боярышни в Москве ходят. Платки на них, как воздух, прозрачные и белые. Две одинаковые подружки, как две слезы у матери, – платья синие, глаза черные, косы светло-русые. Резвушки, хохотушки! Одна из них сестра Ивана Каторжного, другая – казака Серьги Данила.
Варвара села в струге на ковер. Бабы глядели на атаманскую женку с умилением – на красоту ее, и на кушак атласный лилово-голубой, и на застежку серебряную на кушаке.
А есаул Карпов, присланный в Черкасск за бабами, покрикивал:
– Живее! Вали, клади!.. Скоро отчалим!
Бабы на пристани засуетились пуще прежнего. Они приносили свое последнее добро и укладывали его на струги. Старики складывали сабли, седла, турецкие пистоли, ружья. Мальчишки вместе с пожилыми казаками тащили по пыли к пристани рыболовные сети, арканы и уздечки.
Когда всё снесли в струги и уложили, когда все уселись есаул Карпов, поглядывая на Варвариных подружек, бросил шапку серую на дно струга и запел любимую песню.
И все подхватили.
И женка Алеши Старого, и малый Якунька, сидевшие в атаманском ковровом струге, тоже пели эту песню.
Потом Ульяна Гнатьевна взялась за длинное весло. Все весла разом вздыбились…
Последним прибежал на пристань босой мальчонка с отцовским седлом – Стенька, сын Тимофея Рази. Он прыгнул в струг с разбегу.
Донские казачки плыли к своим храбрым мужьям в Азов – счастье копить и обживать город у морского простора.
– Отчаливай! – пронесся возглас Карпова.
Ковровый струг отплыл первым от пристани, но остановился посреди реки.
– Отчаливай! Казаки в Азове ждут! Гей, бабы, веселее греби! Сама волна-то гонит!
Весла рубили воду.
На пристани остались люди всякие: купцы, сторожевые казаки и древние старухи и старики. Сзади чернелись землянки.
Старухи плакали.
Восемьсот казачьих женок плыли вниз по Дону, пели бабы песню давнюю, любимую.
Карпов, стоя в легком струге, дал полную волю своему звонкому голосу. Вот где раздолье! Куда ни глянь – простор: река широкая течет величаво, в небе – лазурь да синь, в степи травы шумят, колышутся; и птицам, и табунам коней, и вольным казакам – простор да воля!
Вода тихо плескалась под легкими стругами. Струги плыли, а песни казачьих женок неслись вниз по Дону-реке, не затихая.
Четыре атамана в крепости в тот день получили грамоту государя.
«На Дон, в нижние и верхние юрты, атаманам, и казакам, и всему Донскому войску.
В прошлом годе, по нашему указу, послан на Дон для приема турского посла Фомы Кантакузина наш дворянин Степан Чириков, а велено было ему турского посла принять у вас и в приставах у него до Москвы быти; а к вам писано в наших грамотах – посла отпустить, а с азовцами быть в миру. И за то вам послано было с ним наше царское жалованье. Но турского посла Степану Чирикову вы не отдали, а турского посла со всеми его людьми побили до смерти. А после того, июня в восемнадцатый день, Азов взяли и многих людей побили. И в тех винах своих у нас, великого государя, милости просите, что учинили то без нашего царского повеленья; а что городовой казны, пушек и мелких пищалей, и русского полону – того у вас не смечено. А как вы то сметите, и о том пришлите станицу.
И всё то вы, атаманы и казаки, приговорили всем войском турского посла со всеми людьми побити до смерти с сердца, что многое Донское войско побито было по его, Фомы, письму… А как были у нас, великого государя, на Москве донские атаманы Иван Каторжный да Тимошка Яковлев с товарищи, и того вашего умышленья, что вам под Азовом, промышляти без нашего царского повеленья и турского посла побити, – ничего не сказывали… То, атаманы и казаки, учинили вы не делом, что турского посла побили самовольством. И того нигде не ведется, чтобы послов побивать; хотя где и война меж государи бывает, а послы и в те поры свое дело делают и их не побивают. А я с султаном состою в мире…»
Далее государь объявлял казакам и атаманам, что посланные ими станицы Потапа Петрова с четырьмя казаками, Григория Шатрова с тридцатью шестью казаками вестей толковых не привезли. Атаманы и казаки потому задержаны и будут сидеть в Москве до тех пор, пока не приедут к великому государю самые лучшие казаки и атаманы: Михайло Татаринов, Наум Васильев, Алексей Старой и Иван Каторжный…
«…А прислать, как велено, не задержав и часу, поименованных знатных атаманов. И вы б привезли нам грамоты и все то, что взято вами у Фомы и что у вас на Дону от него сыщется. Пошлите к нам самых лучших людей ваших, не боясь от нас за то опалы нашей… Мы, государь, повелеваем вам от себя – отписати и посылати, кого пригоже, к ногайским мурзам, чтобы они, помня свою прежнюю правду и шерть, были под нашею царскою высокою рукою по-прежнему и шли б назад за Дон, на ногайскую сторону, и на наше б царское жалованье были надежны без всякого опасенья. И о том о всем писати к нам, к Москве, наскоро и ехать, никак не мешкая…»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Не думала Варвара, что, не успев ступить ногой на камень крепости, она опять расстанется с любимым Михаилом.
Четыре атамана в крепости в тот день получили грамоту государя, в которой государь велел ехать в Москву «главным атаманам». Во дворе крепости стоял уже оседланный белый дедун-гиреевский конь, которого держал за узду есаул Порошин. Двадцать два вороных коня стояли рядом. Отборные казаки, вооруженные саблями и длинными пиками, прохаживались возле мечети.
