Фома спросил Калаш-пашу:
– Не помышляют ли донские казаки взять Азов?
Калаш-паша, качая головой, ответил:
– Азова казакам не видать как своих ушей; но жить в Азове неспокойно. Терплю от них несчастья и разоренья.
– Скажи, какие именно несчастья? – спросил Фома.
Калаш-паша ответил:
– Отдал я в жены хану свою единственную дочь Давлат. Послал Давлат с богатыми дарами в Крым, а казаки дерзко захватили ее и увезли с другими пленницами в Черкасск… Что делать мне?..
– Не огорчайся, – шутя сказал Фома, – дай им хороший выкуп – твоя Давлат вернется невредимой, и ты пошлешь ее Джан-бек Гирею. На выкуп только не скупись!
– Ай-яй! – чмокнул раздраженно Калаш-паша. – Я не жалею выкупа, но они, разбойники, просят дорого: тридцать тысяч червонцев!
– По-моему, – сказал Фома, – они не ошиблись. Один твой багдадский пояс, который ты носишь уже тридцать лет, стоит столько. Отдай им пояс и получи Давлат.
Калаш-паша сказал с явным возмущением:
– Можно ли давать донским разбойникам такой дорогой выкуп? Он равен по цене четырем главным башням в Азове!
– Ну, если нельзя отдать за выкуп твой драгоценный багдадский пояс, – хитро сказал Фома, – значит, дочь твоя Давлат стоит дешевле. А если можно отдать за нее твой пояс, – значит, дочь твоя Давлат стоит дороже главных башен…
– Как же мне поступить? – горевал Калаш-паша.
– А ты отдай мне пояс. Я буду в Черкасске и обменяю на него твою Давлат.
Сокрушаясь в душе и проклиная хитрого грека, старый Калаш-паша снял пояс и передал его Фоме.
Фома велел немедленно послать гонцов в Черкасск с извещением о прибытии в крепость турецкого посла.
В условленное место, на дорогу, для встречи Фомы Кантакузина прибыл в серебряной царской одежде атаман Алексей Старой с двумя казаками. Фома, увидев его издали, заторопился: он первый спросил у Старого, живы ли и здоровы все донские атаманы и казаки. Старой ответил ему неласково:
– Все живы и здоровы. Здоров ли посол? Семь лет не виделись…
– Пока здоров! – осторожно ответил Фома.
– Долгонько тебя не было, – не глядя на него, проговорил Старой. – А по какой причине?
– Хворал, но теперь уже прошло…
– А! То нехорошо – хворать послам в такое время. Война идет в Крыму, война у вас идет и в Персии; нынче послам хворать не можно… Как поживает посол Алей-ага?
– Алей-ага поехал в Польшу, – сказал Фома.
– Клепать на русских? – дерзко спросил Старой. – Клепать вы мастера.
Фома смутился. Атаман продолжал:
– Ты не сердись… Я вот свез Алей-агу в Москву, так мне язык пожгли! Тебя свезу в Москву – без головы, поди, останусь. Да, видно, не повезем тебя в Москву. Приедет из Москвы Степан Чириков, поедешь с ним.
О Каторжном Старой умолчал.
– Давно тебя мы ждем. Семь лет! Вот и Наум Васильев свез тебя в Москву последний раз, а вышел из тюрьмы только недавно… Васильева помнишь аль позабыл?
Фома резко ответил:
– То дело давнее.
– Верно, то дело давнее, да только нами не забыто, – недружелюбно сказал Старой. – Поедем-ка на Дон, Тебя как гостя ждем, давнего и дальнего.
Фома Кантакузин натянул уздечку, спросил:
– Татаринов в Черкасске?
– В Черкасске. А ваш посол Муслы-ага в Стамбуле?
– Муслы-ага поехал в Венгрию.
– Плохой посол: вина не пьет, рыбы не ест, глазами только шарит всюду – привычка у посла дурная.
Фома тут осмелел:
– Смириться надо, у каждого посла – своя привычка.
– Шарить, где ставили мы крепи?
– Ай-яй, атаман Старой, зачем такой сердитый?..
Старой промолчал. К ним подъехали турецкий толмач Асан и еще два грека, и они, оставив на дороге Калаш-пашу, шепнувшего что-то послу, поехали к Черкасску.
Фома Кантакузин, как всегда, ехал в черном длинном платье, в белой турецкой феске, на белом коне. Старой был в царском платье и ехал тоже на белом коне. Сопровождавшие казаки Левка Карпов и Афонька Борода – на вороных конях. Чауш Асан и два грека – на рыжих.
Старой и Фома Кантакузин некоторое время ехали молча. Фома уныло глядел на весело шумевшие донские степи, наводившие на него тягостные воспоминания о том, как казаки чуть было не убили его.
Чауш Асан, греки и казаки также ехали молча.
Потом Фома спросил тревожно:
– Мирно ли теперь живут на Дону? Выполняют ли казаки повеления государя? Нет ли на Дону ослушников?
Старой, не повернув головы, сказал:
– Все исполняем в точности. Бывает разно: иной раз государь хвалит, иной – бранит.
Кони шли шагом. Не доезжая до Монастырского урочища, атаман молча свернул вправо. Вспомнив, что правая дорога, идущая балками, опасна, посол приподнялся в седле и сказал настойчиво:
– Зачем, атаман, свернул? Поедем Монастырским трактом!
– Боишься? Ну что ж, пожалуй, поедем Монастырским. Нам все едино.
Пришлось ехать Монастырским урочищем. И только въехали на горку – впереди Петро Матьяш с запорожским войском.
– Что делает здесь войско? Зачем так много войска? Чьи это люди?
Старой сказал:
– То наши братья запорожцы. Посла встречают.
– Зачем они стали таким большим табором поблизости Азова?
– В Персию собрались, на помощь шаху, – ответил атаман.
Фому передернуло.
– А мы, посол, отговорили их. Зачем им ехать в Персию, зачем идти войной супротив султана, творить недружбу с ним?.. Они собрались в Астрахань, на Волгу, а мы сказали им: вы, братья-запорожцы, не спешите, турецкого посла бы с нами встретили? И вот они, гляди, встречают. Дело?
Увидя конных, Петро Матьяш и запорожцы пошли навстречу послу.
– Гей, хлопци! – крикнул Стороженко. – Здоровеньки був, Алеша Старой! Кого ты, атаман, на Дон везешь?
Старой громко ответил:
– Братья-запорожцы, везу турецкого посла Фому Кантакузина. Он едет к нам от самого султана Амурата в Москву, с делами важными к царю-батюшке. Встречайте посла лаской!
Все запорожцы наклонили головы, не торопясь повернулись спиной и поклонились Дону. Четыре тысячи задов приветствовали турецкого посла… А Петро Матьяпг стоял с пистолетом в руке и нагло глядел прямо в глаза Фоме.
– Хлопци, – сказал он, расхохотавшись. – Кланяйтесь нижче! Який носатый той посланник! Ха-ха-ха!.. Да нам що? Нам – або дома не бути, або волю здобути!.. Хлопци! Туречина приихала на Дон, ратуйте!..
Запорожцы, не поворачиваясь, отодвинулись от дороги.
Фома растерянно дергал уздечку и спрашивал:
– Это у них обычай так встречать послов?
– Это знак особого почета в Запорожском войске, – серьезно сказал Старой.
Сметливый Фома все понял, но сделал вид, что это ему даже понравилось. Петро, преграждая ему путь, Сказал:
– А ты не спеши, Фома, в лис: вси вовки твои будуть! Про тебя, посол, у нас на Вкраини давно писни спивають – погани писни!
Фома пожал плечами. А Петро – был он под хмельком – настойчиво хотел говорить с турецким послом.
– У нас вийско таке тихе, – говорил он, – що и у всим свити билом нигде немае. Горы мои казаки звернуть! И море шапками вычерпають! А ты, Фома, не знаешь, що тиха вода, а греблю рве. Ну, що ж ты мовчишь, як та сорока в гостях?
– Чего он хочет? Кто он такой? – спросил посол, осаживая лошадь.
– Ге-ге! – продолжал Петро. – Лисом чоловик ишов, а дров не бачив! Да я, голова ты турецкая, атаман того самого войска, що тоби так низко кланялось. Гукают мено Петро Матьяш! Я ж бачу, що ты – турский посол, а ни бе ни ме не знаешь! Ну, прощувай! Може, де и побачимся! – Сунул пистоль за пояс, поправил свитку и пошел к войску.
…Подъезжая к Черкасску, Старой и Фома услыхали пальбу из самопалов и гром сторожевой пушки.
– Зачем стреляют?
Старой сам удивился, но ответил:
– Турецкому послу не в новость почести. Тебя и раньше встречали с почетом. И других стран послов встречаем мы с почетом.
Фома облегченно вздохнул.
Приподнявшись в стременах, Старой увидел, что народ со всего Черкасска валит на пристань. С пристани доносились веселые голоса:
