На заднем плане рушится переломившийся пополам гигантский шпиль, обвешенный наподобие опят такими кружочками. Так выглядели в XXI веке телевизионные антенны – это главная телевышка города, ее высота достигала полукилометра.

Впечатленная толпа экскурсантов, заскучавшая было, приободряется.

– Ни хрена себе!.. Полкилометра в высоту!

– Да уймись... кто те километры мерил...

– Барахло бросить – и бегом все за поездом! Спаслись бы.

– В живописи вы – как свинья в апельсинах... Приперлись.

– Ма-ам, я хочу пи-пи!..

– Милый, я устала от этих ужасов, идем.

– Давай в тот отпуск туда на раскопки съездим, посмотрим.

– Дама, по ногам-то осторожней!

– ...Обратите внимание на оригинальную игру света и теней. На первый взгляд, ничто необычное не бросается в глаза. Но если присмотреться. Одна из особенностей этого грандиозного полотна в том, что свет как бы идет с разных сторон, от разных источников, и это создает неповторимый эффект. Вот взрывается – вот она – заправочная станция, ярко озаряя отшатнувшихся людей, они закрываются от взрыва, некоторые пытаются перепрыгнуть через горящие потоки. А задний план озарен гигантским взрывом топливного хранилища, там взлетают в небо крышки огромных цистерн. Композиция как бы окольцована морем огня. А сверху надо всем нависает клубящийся полог пепла, и отблески огня и тени играют на нем. Такой прием – дань модной тогда теории эйдосов Платона: у нас возникает ощущение, что трагедия предопределена сверху, с небес, что в невидимом, высшем мире разворачиваются истинные причины событий, а все происходящее внизу – лишь его следствия, отражения. И недаром, пытаясь постичь события и угадать свою судьбу, большинство людей на картине со страхом и надеждой смотрит вверх, на эти неясные и грозные тени. Что они им сулят? А они не сулят ничего хорошего.

И как апофеоз этого поражения перед волей небес, невозможности противостоять им – изображения воинов, даже целых военных частей... строев... Вот командир во дворе пытается строить своих солдат, но они разбегаются, выпрыгивают из окон казармы. А вот военная колонна проходит по мосту, и боевые машины сбрасывают в воду машины спасающихся жителей – они запрудили мост и мешают движению военных. Быть может, военные пытались предотвратить панику, а возможно, просто получили приказ спасать армию как важнейшую государственную ценность... но те, кто должны быть защитниками – уже никого не могут защитить и пытаются спастись сами.

В «Последнем дне Москвы» достигло вершины мастерство Лазунова как мастера проработки мельчайших деталей. Такая филигранная техника свойственна скорее миниатюрам. Но на монументальном полотне (хотя ее не поняли и издевались критики того времени) эта манера позволяет различить даже выражения лиц небольших, удаленных от нас фигур. Каждая из них исполнена значения, каждая индивидуализирована, у каждой собственное, неповторимое выражение лица. (Недаром после завершения картины художник несколько лет ничего не создавал, лечась от нервного истощения – колоссальные психические нагрузки дали себя знать.)

Вот плохо одетый бедняк, бродяга, бегом уносит охапку винных бутылок из разбитого магазина. Мы видим, что это не просто грабитель, мародер, пользующийся паникой. Он небрит, во рту не хватает зубов, а на правой руке нет указательного пальца. На лице – безумное счастье бедняка и пьяницы, который даже перед лицом всеобщей гибели не отказывается от своего порока.

Молодой охранник от дверей целится в него из пистолета. Сейчас прогремит выстрел! И мы видим на молодом лице беспощадную решимость исполнить свой долг, что бы ни происходило кругом. Вдумайтесь – какая горькая трагикомедия!

А вот дерутся два водителя машин. Их машины столкнулись и помялись в сплошной пробке, парализовавшей улицу. Все хотят спастись! А эти двое, вместо того, чтобы помочь друг другу бежать или сесть в другую машину, изливают друг на друга свою злобу, лицо одного уже в крови, другой замахивается на него каким-то инструментом.

А на постели, за открытой балконной дверью, спят, обнявшись, двое юных влюбленных. Локоны девушки раскинуты по подушке, лицо юноши с твердым мужским подбородком спокойно и счастливо. Они уснули навсегда, и остались счастливыми, не узнав о трагедии. Этот прекрасный контраст потрясает нас.

Центром заднего плана композиции является Кремль – вот вы видите крепостные стены и башни. Из этой цитадели цари и президенты управляли страной, но сейчас не спастись и им – уже пылает высокая колокольня. Охрана на стенах надевает противогазы и держит оружие наготове. Вереница длинных черных машин вылетает из ворот, давя толпу на площади, их проклинает старик с орденами на груди. А над башнями взмывает вертолет с гербом – очевидно, это спасается глава государства. Но в вертолет попадает один из летящих с неба раскаленных камней, он уже накренился и показалось пламя.

– Ап-чхи!.. ржхщи! ох. Извините.

– Все в дыму, война в Крыму...

– Братоубийственная резня – это молдаванин режет барана.

– Х-хи-хе-хе!..

– Вам неинтересно – так не показывайте свою культурность.

– Милый, дай мою сумочку, я сейчас вернусь.

– Да, до фига знал человек...

Экскурсовод поправляет волосы. Взгляд на часы над противоположной дверью. Улыбка, пауза – завершение:

– У кого есть вопросы?

Облегченное шевеление.

– А что это там вроде ракеты взлетает?

Легкое колыхание ненависти.

– Вот это? А. Конечно. Это монумент первому космонавту Земли Гагарину. Так представил его себе художник. Высокая блестящая ракета и человек на ней. От толчков монумент наклонился и рушится, под ним в ужасе пытается раздаться толпа... несколько человек уже придавлены постаментом.

Если вы приглядитесь, то между теней, зданий и туч пепла скрывается множество рушащихся памятников, в которых запечатлена вся история Москвы. Одни гранитные – это был культовый философ Маркс, видите бороду мудреца? Вот торчат только четыре чугунные конские копыта перед храмом – здесь стоял триумфатор Отечественной войны 812... простите, 941 года Жуков. Вокруг кричат жители, пытаясь спасти пострадавших из-под его статуи. А огромное как бы пирамидальное, ветвистое такое бронзовое дерево, рушащееся в воду – это, скорее, плод фантазии художника: тотемный столб в виде мачты с парусами и фигурой покровителя Москвы.

Насладившись этим шедевром... проходите... пожалуйста...

За окном грохнуло так, что сковородка лязгнула на плите, пыхнув масляными искрами. Даже не РПГ, не иначе кому-то всадили зажигательную в бензобак. Рефлекторно закрыв газ, Горелов глянул. Перекрещенные лейкопластырем стекла держались нормально. Ящик с запасными, переложенный тряпьем в кладовке, кончался, а небьющегося стекла было не достать, и стоило оно немерено. Не хотелось переходить на фанерки, как соседи победнее.

Он поправил горелку. Зашипел синий зубчатый венчик. Всунулась жена, кончая макияж, и наморщила носик:

– Что там у тебя? Опять опоздаем.

Пятилетний Андрюшка кочевряжился и хныкал. Ладно, в садике позавтракает. Дочь-третьеклассница возила вилкой по лужице маргарина в тарелке, деля залубеневшую макаронину на шайбы.

– Прекрати безобразничать! – одернула жена. – Завтра будет картошка.

– Жареная? – оживилась дочь. – Ура! – Сплюнула в ладонь и спустила в угол.

В прихожей Горелов незло рявкнул жене: опять забыла пришить дочке лямку к жилету. Обвязал жилет веревочкой и сделал бантик.

– В школе не потеряй! – наказал строго. – Смотай и спрячешь в портфель.

– Обеща-ал, – с безнадежным вымогательством затянула она. – У всех почти в классе кевларовые...

– Я сказал – на день рождения. А вообще этот лучше. Прочней.

– Ничем он не лучше... Таких уже и не носит почти никто.

– Вот на калаш старый напорются, тогда будут носить.

Андрюшка в своем жилете катался, как робот-сапер на маленьких ножках.

– Мы выйдем когда-нибудь? – поинтересовалась жена, меняя позу боком к зеркалу.