Каюты бежавших, а также убитых офицеров были заперты, личные вещи переписаны, а ключи переданы на хранение вахтенному начальнику. У сдавшихся офицеров отобрали оружие, а их самих заперли в каюты. Отцу Клавдию была предоставлена полная свобода.

…В боевой рубке шло заседание комитета по управлению кораблем. Члены комитета были одеты в синие форменки и черные брюки. Этим они внешне отличались от остальной команды, которая в соответствии с распорядком дня была в робах. По настоянию комитета Оскар надел форму мичмана.

Телеграфный квартирмейстер Николай Баженов доложил, что все попытки связаться по радиотелеграфу со Свеаборгом и Кронштадтом, с броненосцем «Слава» и минным отрядом в Гельсингфорсе окончились неудачей.

— Что будем делать? — спросил Лобадин.

— Продолжать путь к Ревелю, — решительно сказал Оскар. — Там нас ждут рабочие. Совместными действиями с моря и суши возьмем город, присоединим к себе солдат, а затем будем действовать дальше. Чтобы не дать возможности правительству быстро перебросить из Петербурга военные силы, эстонские рабочие взорвут полотно железной дороги. Динамит у них имеется.

— Согласен, — поддержал предложение Лобадин. — В Ревеле к нам присоединятся матросы «Риги». В этом я уверен. Нужно уже сейчас подумать о десанте в город. Его возглавит Колодин.

— С десантом пойду и я, — сказал Оскар.

— Давайте обсудим, что делать с кондукторами, — продолжал Лобадин. — Ко мне обратился Лавриненко с просьбой разрешить им сменить робу на форму. Я разрешил. Но мне не нравится, что кондуктора ведут себя обособленно.

— Шкуры они! — бросил Котихин.

— Под арест их всех надо, а то и в воду!.. — крикнул Григорьев.

— Горячая голова! — заговорил Колодин. — Сразу всех в воду! А не подумал, что кондуктора разные бывают. Вот смотрю я на Лавриненко и вижу, тянется к нам, с матросами заговаривает, советы дает. А утром на митинге «Интернационал» вроде подтягивал. Ведет себя тихо…

— В тихом омуте черти водятся, — стоял на своем Котихин.

— Давайте без шума, — строго сказал Лобадин. — Кто хочет сказать?

— Разрешите мне, — вставая, проговорил Оскар. — Товарищи вправе не доверять кондукторам. И в Севастополе и на «Потемкине» кондуктора много навредили нашему делу. Но времена меняются.

— С кондукторами дело серьезное, — добавил Колодин. — И с кондачка осуждать их не следует. Я думаю, с ними сначала надо поговорить, заглянуть в душу.

— Согласен, — сказал Лобадин. — А сейчас давайте проверим, как поддерживается революционный порядок на крейсере.

Исполнявший обязанности старшего офицера Петр Колодин отправился в обход корабля. Он зашел в каюту, где находились под арестом офицеры.

— Что вы намерены с нами делать? — спросил его лейтенант Лосев.

— Если у вас нет враждебных намерений, то вам нечего бояться, — ответил Колодин. — Мы хотели договориться обо всем мирно, без жертв. Но лейтенант Захаров первым выстрелил и убил матроса. С этого и началось. Мы очень сожалеем о гибели Соколовского и Зборовского — хорошие были офицеры. Их убили случайно, в темноте.

— Революция — это анархия, упадок государства, флота… — начал было Лосев.

— Вы ошибаетесь, — спокойно возразил Колодин. — Мы не желаем гибели ни России, ни флоту, а хотим их возрождения. Революции понадобится флот, а значит, и офицеры. В победе мы уверены. Народ против царизма. Свеаборг и Кронштадт в руках восставших. Когда революция победит, лучшие офицеры останутся с нами. Матросы будут их уважать.

— Уважение! — горько усмехнулся лейтенант. — А мне вот не доверяют, держат под охраной.

— Мы против вас ничего не имеем. — И, обращаясь к часовому, Колодин распорядился: — Лейтенант Лосев может ходить по кораблю беспрепятственно. Если хотите, — сказал он Лосеву, — помогайте нам советом.

— Я офицер и никаких советов давать не буду.

Кондукторов дудкой вызвали на командный мостик.

— Явились по вызову комитета, — доложил Кирилл Лавриненко.

— Революционный комитет, — обратился к кондукторам Лобадин, — поручил мне назначить вас на офицерские должности по специальностям. Как вы на это смотрите?

— Странно слышать такие речи, — уклончиво ответил Лавриненко.

— Что так, Кирилл Федорович?

— Да ведь вы нам не доверяете, а тут вдруг командные должности. Не лучше ли нас запереть в каюту?

Лавриненко явно хитрил. Кондуктора договорились не входить ни в какие сделки с комитетчиками, осторожно прощупывать настроения матросов, выяснять отношение к себе.

— Если вы так хотите, можно и под арест, — твердо сказал Лобадин. — Но помните: тогда вас будем судить вместе с офицерами.

— Товарищи, — заискивающе посматривая на членов комитета, проговорил Лавриненко. — Как можно приниматься за дело, если не знаешь, за что борешься…

— Это верно, — вступил в разговор Оскар. — Постараюсь, чтобы вы поняли. Мы боремся за правду, за народное благо. Это понимают теперь даже офицеры. Лейтенант Шмидт — тому пример. — Оскар показал рукой на вывешенный в рубке портрет руководителя севастопольского восстания. — Несколько месяцев назад царские палачи расстреляли этого благородного человека, заступившегося за матросов и солдат. Светлая память об офицере Шмидте будет жить вечно.

Кондуктора слушали молча, украдкой обмениваясь меж собой взглядами.

— В революционной борьбе никто не может стоять в стороне, — продолжал Оскар. — Здесь или «за», или «против», третьего пути нет. Подумайте хорошенько и решайте. А сейчас приглашаем вас на митинг.

Команда собралась на баке.

— Я хочу рассказать о положении в стране, объяснить цель нашего восстания, — начал Оскар.

— Громче! Нам плохо слышно! — крикнули из задних рядов.

Оскара подсадили на чугунную тумбу шпиля. Стоя на ней, он рассказал о разгоне Государственной думы, о том, что большевики вместе с эсерами и трудовиками единым фронтом поднимают народ на решительную борьбу с самодержавием. Сообщил о восстании свеаборжцев, о решении комитета корабля идти на Ревель, присоединить «Ригу» и помочь эстонским рабочим взять власть в городе.

— Долой царя-кровопийцу и его правительство! — закончил Оскар. — Да здравствует наша победа! Народной революции — ура, товарищи!

— Ур-ра!.. — закричал Баженов, сорвав с головы фуражку и потрясая ею.

— Ур-ра!..

Когда установилась тишина, Лобадин спросил:

— Как быть с офицерами?

И снова все зашумели.

— Расстрелять — и дело с концом!

— Судить!

— За борт их!

— Тихо! — крикнул Лобадин. — Вопрос серьезный. Нужно не горлом, а головой его решать. Кто хочет говорить, поднимай руку.

— Дай мне сказать. — К шпилю протиснулся Баженов. — Наш корабль революционный, а потому и решать судьбу офицеров должны справедливо. По-моему, нужно создать матросский трибунал. Пусть он и судит офицеров в присутствии всей команды.

— Мы не согласны! Расстрелять…

— Чего орешь? — Лобадин повернулся к чернявому кочегару. — Один за всех решаешь: «Мы не согласны». Говори за себя, а не за всю команду.

— Это что ж такое, товарищи, и сказать нашему брату нельзя? — завопил кочегар.

— Где же революционная справедливость?! — забасил его сосед, верзила из переменного состава. — Офицеров в море — и баста!

Поднялся шум.

— Хочешь говорить — выходи на середину, — снова обратился к чернявому Лобадин. Не получив ответа, объявил: — Слово Петру Колодину.

— Товарищи, нельзя так необдуманно решать судьбу людей. Я поддерживаю предложение Баженова. Пусть справедливый суд матросов скажет свое слово о каждом офицере. Надо же наконец понять, что не все такие звери, как, скажем, Максимов или Мазуров. Есть среди офицеров и неплохие люди, может быть и революционно настроенные.

— Ты что, к драконам в адвокаты нанялся?

— Тише! — зашикали матросы. — Дай сказать человеку.

— А почему лейтенант Лосев на свободе разгуливает? — не без ехидства в голосе неожиданно спросил верзила.

— Да, почему? — оживился чернявый, многозначительно поглядывая по сторонам. — Может, офицерик уже член вашего комитета?!