— Я лишь хотел сказать...

— Что? Что вы хотели сказать, Саффорд?

Вопрос заставил профессора умолкнуть. В Джорджтауне, где они вели совместную преподавательскую деятельность и нередко появлялись на людях вдвоем, уже никто не сомневался, что Стокуэлл и Одри Морленд состоят в «тесной связи». Стокуэлл не поддерживал этих слухов, но и не считал нужным их опровергать. И если население Джорджтауна, состоявшее в основном из ровесников профессора и людей старше его, вбило себе в голову, что Стокуэллу удалось покорить сердце Одри, то не станешь же из-за этого бегать по университетскому городку и пресекать сплетни.

По правде говоря, Стокуэлл был испуган, когда его ушей впервые (и совершенно случайно) достигла молва о нем самом. Удивление быстро сменилось гневом, но, прежде чем профессор успел поставить болтунов на место, он — тогда еще бодрый пятидесятишестилетний мужчина — почувствовал нечто вроде воодушевления.

Слухи тешили его гордость.

Ему было приятно сознавать, что знакомые мужчины, многие из которых были младше, считают его достаточно привлекательным и полным сил, чтобы завоевать внимание женщины тридцати с немногим лет, с внешностью кинозвезды и ярким, живым характером. Еще больше профессору польстило то обстоятельство, что многие коллеги-женщины приняли слухи за чистую монету. Они поверили в него.

Профессора все чаще раздражало собственное отражение в зеркале — картина, которую он предпочитал не замечать, полагая ее неизбежным злом. В последние годы зеркало превратилось во врага, являя собой оживший портрет Дориана Грея и напоминая Стокуэллу о разрушительном действии времени, которое начинало угрожать ему лично. Непрекращающиеся слухи о его похождениях в роли Казановы заставляли профессора внимательнее вглядываться в свое лицо, пытаясь понять, что в нем увидели другие.

Он так и не понял, что в нем нашли окружающие, но в конце концов это перестало его волновать. Пересуды, льстившие самолюбию Стокуэлла, все ширились, раздувая его гордость, и, хотя он так и не решился сблизиться с Одри по-настоящему (ведь гордость и смелость — это совсем разные вещи), профессор постепенно привык думать о себе и о ней как... ну, скажем, как о влюбленной паре. Для этого не было никаких оснований, и Стокуэлл частенько бранил себя за бесплодную мечтательность, находя при этом наслаждение в притворстве и успокаивая свою совесть тем, что оно никому не вредит.

За исключением тех мгновений, когда его охватывали приступы ревности.

Стокуэлл сознавал, что ревность — это верх глупости, и до сих пор ему хватало здравого смысла держать свои чувства при себе, скрывая их от окружающего мира.

Вплоть до нынешнего вечера.

— Простите, Одри. — Он понимал, что ответил невпопад, но у него не было ответа, который позволил бы выпутаться из щекотливой ситуации. — Я вовсе не хотел читать вам нотации, словно нудный папочка.

— Я — бедовая девчонка, Саффорд. — Слова Одри выражали очевидную истину, подтверждения которой профессор наблюдал ежедневно с тех самых пор, когда они познакомились. — И я могу постоять за себя.

— Конечно.

— Спасибо вам за заботу, но я пересекла полмира вовсе не для того, чтобы втюриться в первого встречного.

— Я имел в виду другое, — сказал профессор, надеясь извлечь из разговора хоть какую-то пользу. — Мне любопытно узнать, что вы думаете о докторе Уорде как о человеке, пополнившем нашу маленькую семью.

— Хороша семейка! — фыркнула Одри, изумив Стокуэлла презрением, прозвучавшим в ее голосе. — По крайней мере Уорд не похож на Чалмерса. Господи, как он мне надоел своим хвастовством и рассказами о животных, которых убивал ради забавы!

— Нам не обойтись без такого человека, как Чалмерс. Надеюсь, вы понимаете — в джунглях может случиться всякое.

— И тем не менее он грубиян и задавака. Мне не нравится, как он смотрит на меня, словно выбирая кусок мяса.

— Он оскорбил вас?

Вопрос вырвался сквозь сжатые зубы Стокуэлла прежде, чем он успел прикусить язык. В самом деле, что он мог сделать, если Чалмерс вздумал приставать к Одри? Вызвать его на дуэль? Сама мысль об этом казалась нелепой.

— Пока нет, — ответила Одри к вящему облегчению профессора. — Просто он мне не нравится. Я ему не доверяю.

— У Чалмерса отличные рекомендации.

— От его старых приятелей, вне всяких сомнений, — отозвалась Одри. — Люди вроде Чалмерса всегда держатся друг за дружку, как всякая клика.

— Вы полагаете, он что-то задумал? — спросил Стокуэлл.

— Откуда мне знать? Если мы найдем чудовище — если оно существует, конечно, — то кто помешает Чалмерсу убить его, чтобы разжиться очередным трофеем?

Стокуэлла охватило страстное желание принять позу доблестного героя, но он понимал, что это выглядело бы пустопорожним хвастовством.

— Мы все, — сказал он. — Мы остановим Чалмерса общими усилиями. Не забывайте, с нами идет Сандакан, представитель государства. И при всей грубости господина Чалмерса он вряд ли осмелится бросить вызов малазийскому правительству. Как вы полагаете?

— Животное, которое мы ищем, могло бы потянуть на миллионы, Саффорд. На миллионы долларов в банке. Хотя...

Одри могла не продолжать. Стокуэлл уловил неверие в ее голосе, но побоялся спорить, не желая выставлять себя набитым дураком. Поиски живого динозавра отдавали донкихотством, если не откровенным безумием, и тем не менее профессор с радостью ухватился за возможность возглавить экспедицию, сам не понимая, что подвигло его на этот шаг — скука преподавания и работы на полставки в Смитсоновском институте, или жажда славы и известности, которые уже начинали от него ускользать. Профессор согласился, невзирая на возможные насмешки и жертвуя своей прочной репутацией. Если экспедиция вернется в Джорджтаун с пустыми руками... что ж, Стокуэлла будет ждать его работа — спасибо контрактной системе, — а сейчас он не видел необходимости думать об унижении, с которым ему пришлось бы столкнуться. Кое-кто из университетских шутников уже называл его профессором Челленджером, и если Стокуэлла постигнет неудача, у них появится отличный повод позубоскалить.

— Я уверен, что власти сумеют справиться с любым затруднением подобного рода, — сказал он. — Наша задача — найти чудовище, не так ли?

— Вы правы, конечно, — отозвалась Одри, — и тем не менее я вовсе не обязана любить Чалмерса.

— Ну что вы, милая, разумеется, нет. — Набравшись храбрости, Стокуэлл решил рискнуть: — Не желаете ли бокал вина?

— Пожалуй, не стоит, — сказала Одри, смягчая отказ улыбкой. — Завтра рано вставать, а у меня еще много дел.

— Понимаю. — «Даже очень хорошо понимаю», — подумал Стокуэлл и добавил: — Что ж, увидимся утром. Покойной ночи.

— И вам того же.

Одри ушла в свой соседний номер, и профессор запер за ней дверь на два оборота. Осторожность никогда не бывает излишней.

— Вы верите этим россказням?

Сибу Сандакан стоял по стойке «смирно», не отрывая взгляда от начальника, сидевшего по ту сторону огромного тикового стола. Прежде чем ответить, Сибу надолго задумался, хотя в течение последних недель вопрос этот поднимался и обсуждался в министерстве довольно часто.

— По-моему, их руководитель вполне искренен, — сказал он наконец. — Не знаю, верит ли он в динозавра, но надежда есть. Профессора снедает тщеславие.

— А остальные? — спросил Гермук Сайяр, первый заместитель министра внутренних дел Джантана Сепаруха.

— Англичанин жаден до денег. Он пойдет куда угодно, лишь бы платили. Что касается нового американца, то, мне кажется, ему любопытно, хотя он и настроен скептически.

О женщине он не сказал ни слова, да его и не спрашивали. Сибу и его непосредственный начальник относились к женщинам одинаково. У себя в Вашингтоне светловолосая американка могла считаться профессором, но всерьез представить ее в роли главы экспедиции было невозможно. Женщины следуют за мужчинами; так было всегда и так будет всегда.

— Ну а вы, Сибу? Как вы оцениваете их шансы?