— Тогда сначала нужно. Это совсем другая история…

— Может, ты только так думаешь? А история та же самая?..

Если радость на всех одна, на всех и беда одна, Море встает за волной волна, и за спиной спина, Здесь, у самой кромки бортов, друга прикроет друг…

Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг… — пропел я негромко.

— А, знаю. Это — «Старые песни о главном»…

— Когда-то, о чем здесь поется, было для меня больше, чем песней… Это была моя жизнь.

— Значит, тебе повезло больше, чем мне…

— Может быть. — Плеснул себе коньяк, выпил глотком. — Я был боевым пловцом.

— Пловцом? Здорово! Я кино видела! Морские диверсанты! Это как «морские котики» в США?

— Это — как морские волчары ВМФ! Когда работали наши пловцы, «тюлени» просто отдыхали! Всем составом!

— Слушай… А что — люди действительно тогда были такие… Как в песне?..

— Почему были?.. Наверное, и сейчас есть. Иначе не выжить.

— А как ты к ним попал?

— Долгая история…

— А мы никуда и не спешим. До Москвы — сутки ехать.

— История обычная. Я рос гуманитарным ребенком…

— Каким?

— Сильно умным. Папа — директор объединения, мама — филолог, искусствовед.

— Так ты из тогдашней «золотой молодежи»?

— Скорее — из «бронзовой». А если честно, тогда особо и не делились — золотая молодежь или серебряная… Пацан был как пацан. Наверное, чего не хватало в детстве — так это авантюрности. Короче — я был «очкарик без очков»…

— По тебе как-то не скажешь…

— Ну, не совсем чтобы… Маме хотелось, чтобы я был здоровым ребенком, и она отдала меня в плавание. Считала, что именно этот спорт развивает. Да и море она любила и хотела, чтобы я полюбил его тоже…

— И ты его полюбил?

— Ага. Но потом. А тогда я воду терпеть не мог! Впрочем, в бассейне вода другая… Она там — закрытая, запертая, а в море — живая…

— Ты хорошо плавал?

— А это с чем сравнивать… В двенадцать лет меня записали в неперспективные.

— Чего? Ты вроде не хилый.

— Рост.

— И рост подходящий…

— Нет. Для достижения хороших результатов, для рекордов, пловец должен быть рослым — никак не меньше метра девяноста… Такая тогда пошла разнарядка… А я — никак не дотягивал. Вообще-то это довольно противно — стать бесперспективным в двенадцать…

— Переживал?

— Угу. Порядком.

— Это ерунда! Вот как я переживала, когда в двенадцать была длинная, выше всех мальчишек класса, худая, нескладная, и дразнили меня Швабра!.. А ты, значит, был «очкарик без очков» и жутко комплексовал…

— …до четырнадцати лет. В четырнадцать пошел заниматься боксом. Сам.

Мама была в шоке, но меня выручила молчаливая поддержка отца — он сам в молодости прыгал на ринге, с самим Королевым…

— Это который — академик?..

— Лен, я понимаю, что новое поколение выбрало пепси, но не до такой же степени?!

— До такой! И чем выпендриваться, лучше скажи, кто это такой… Я не была дочкой искусствоведа, у меня мама всю жизнь в районной больнице медсестрой проработала. И музей у нас был один: истории комбеда деревни Куляпино Покровского района. Один из первых комбедов в стране, между прочим… Главная гордость райкома, другой не было. Там, в музее, хранились старый ржавый револьвер, несколько плакатов тридцатых годов и образцы достижений района за период социалистического строительства…

— Извини. Я — дурак.

— Ничего… У тебя было трудное детство. С годами перебулькает.

Спасибо на добром слове…

— Пожалуйста. Дор, да не обижаюсь я! Если у тебя один комплекс, у меня — другой… Я очень многого не знаю, но я буду знать… Если ты мне расскажешь, ладно? — Девушка улыбнулась. — Перерастем?..

— Перерастем.

— Ну вот и славно. Так кто такой Королев?

— Боксер. Когда-то — многократный абсолютный чемпион СССР, еще до войны.

Легенда. Отец за меня вступился: пока пацаны молодые, удары еще не могут нанести серьезного ущерба мозгу, а характер — воспитывают. Учишься не замечать боль тогда, когда тебе это мешает.

— Не самое приятное занятие…

— Зато — полезное. С «большим спортом» главное — вовремя завязать.

— А с девочками — развязать?

— Слушай, ты прямо Ванга!

— А что еще делать спортивному мальчику семнадцати лет, если он покинул «большой спорт»? Или — по девочкам, или — в бандиты, «зеленые» зарабатывать!

— Милая девушка, юноши семидесятых были милы, целомудренны и патриархальны. И к девушкам начинали приставать только после…

— …Восемнадцати?

— Двух бутылок портвейна! Стандарт…

— Романтика… — хмыкнула девушка.

— Ревнуешь?..

— Вот еще! Если бы мне нравились сопливые пацаны — ты бы дальше бегал трусцой! В одиночку! А кто тебя дефлорировал лет «надцать» назад — мне абсолютно безразлично! Я тогда в пеленки писала. И — никаких памперсов, все натурально! А дальше?..

— Дальше… Как там у Владимира Семеновича?.. «Жил я славно в первой трети, двадцать лет на белом свете по учению…» А вообще — была дикая скука.

Знаешь, словно вокруг тебя воздушная плотная стена, и в ней — вязнешь… Будто в нокдауне… Постоянном.

— Знаешь, я читала в одной статье… Это период был такой, двенадцатилетний, по китайскому календарю. Он начался в год Быка, в шестьдесят первом, — начался взлет поэзии, прозы, живописи… Гагарина в космос запустили… В прозе появились имена… И фильмы… «Я шагаю по Москве»

Данелии, комедии Гайдая… Авторская песня… И все это длилось до семьдесят третьего, а потом — потом будто стена опустилась… У «шестидесятников», что блистали прежде, ничего не получалось, даже если хотели, прежние направления искусства превратились в элитарные тусовки, где скорее выясняли, кто гениальнее, чем творили… И во всех сферах — производственное направление!

— Это я помню… Сериал типа «Колеса истории». Сюжет: на заводе по производству чего-то железного появляется новый главный инженер. Молодой и перспективный. И предлагает новацию: чтобы подсчитать, сколько машин выпускает завод, нужно подсчитать количество колес и умножить на четыре! Но! На пути прогресса и соцсоревнования стоит ретроград-директор. Он заслуженный человек, назначил его сам Сталин в войну, директор командует по-армейски, завод для него — жизнь, и ничего, кроме завода, он не замечает и не хочет замечать. Даже — собственную дочь, влюбившуюся в перспективного молодого героя. Который по ночам кропает диссертацию о модернизации процесса производства всего, что с колесами, во всесоюзном, а значит, в мировом масштабе: это выведет СССР на передовые рубежи!

У главного инженера не все получается. Его выручают молодые рабочие: они ночами, тайно и бесплатно, как тимуровцы, считают колеса и пытаются перемножить полученное число на четыре в столбик… Но знаний недостаточно! И дочь директора устраивает им «воскресную школу» на даче батяньки — под видом отдыха с друзьями из университета. В дочь влюблен тайно ее бывший одноклассник, теперь — засекреченный физик-ядерщик; здесь же, на даче, он встречает простую рабочую девушку Машу, которая проникается нежностью к затурканному, но сильно умному очкарику, да и сам он понимает, что Маша и есть его настоящее счастье.

А рабочие, как и зритель, вдруг видят «зверя-директора» с человеческим лицом. Он самолично вскапывает грядки, ночами пытается штудировать статьи умных ученых по автоматизированной системе управления, плохо что понимает, страдает, тайно курит — он перенес четырнадцать инфарктов, и ему строжайше запрещено! — и смотрит на фото жены, геолога-испытателя, открывшей для страны крупнейшее месторождение обогащенного плутония и скончавшейся тихо у него на руках… А на стенах — фотографии: директор и Сталин, директор и молодой Брежнев (воевали вместе), директор и прогрессивный писатель-коммунист Пабло Неруда — дружили по переписке, а вот встречались только раз, когда еще до военно-фашистского переворота директор ездил в Чили передавать тамошним трудящимся свой богатый опыт…