— В брюках, — подсказала я. — Это называется брюки. Само собой, могу. Я постоянно носила брюки в своем времени, в Бостоне. Они очень удобны.

Джейми несколько мгновений молча смотрел на меня. Потом снова обошел вокруг — очень медленно. И наконец у меня за спиной раздался его голос:

— И ты выходила в таком виде на улицу? — недоверчиво спросил он. — И тебя могли видеть ваши мужчины?

— Конечно, — сварливо ответила я. — И большинство женщин в моем времени носят брюки. Почему бы и нет?

— Почему нет? — в голосе Джейми прозвучал самый настоящий ужас. — Да я же вижу твою задницу, как голую, Сасснек! Даже расщелина между ягодицами видна, черт побери!

— Я твою задницу тоже вижу, — напомнила я ему, поворачиваясь. — Я ее вижу день за днем, постоянно, всегда, когда ты надеваешь бриджи, но далеко не при каждом взгляде она вызывает у меня непристойные мысли относительно твоей персоны.

Губы Джейми дернулись; он явно не знал, то ли ему рассмеяться, то ли рассердиться. Воспользовавшись его нерешительностью, я сделала шаг вперед, обхватила его руками за талию, а потом крепко сжала его ягодицы.

— На самом-то деле только твой килт вызывает у меня желание сбить тебя с ног и изнасиловать, — пояснила я. — Но и в бриджах ты выглядишь недурно.

Тут уж он расхохотался и наклонился, чтобы как следует расцеловать меня; его руки тщательно исследовали ту часть моего тела, которая была обтянута мягкой кожей, и я прижалась к нему покрепче.

— Сними их, — сказал он наконец, отрываясь от меня, чтобы вздохнуть.

— Но я…

— Сними! — твердо повторил он. Отступив чуть назад, он потянул за шнурок, стягивавший его ширинку. — Потом можешь снова их надеть, Сасснек. Но если уж речь зашла об изнасиловании, то насильником буду я, и немедленно, ясно?

Август 1767 года.

Они спрятали эту женщину в сарае, где подсушивались табачные листья, на краю самого дальнего поля Фархарда Кэмпбелла. Почти не было риска, что там ее кто-то заметит, — кроме, конечно, собственных рабов Кэмпбелла, но они и так все знали; и тем не менее мы забрали ее оттуда с большой осторожностью, приехав сразу после наступления темноты, когда небо сменило цвет лаванды на почти серый оттенок, и сарай едва можно было рассмотреть уже в нескольких шагах.

Женщина выскользнула наружу, как призрак, закутанная в плащ с капюшоном, и была тут же усажена на запасную лошадь, — примерно так же грузят на борт тюки с контрабандным товаром. Она моментально поджала ноги и обеими руками вцепилась в седло, превратившись в нечто вроде большого мяча, охваченного паникой; стало ясно, что она ни разу в жизни не ездила верхом.

Майерс попытался всунуть ей в руки поводья, но она не обратила на него ни малейшего внимания, только еще крепче прижалась к седлу и громко застонала от страха. Мужчины начали беспокоиться, то и дело оглядываясь на пустые поля, как будто ожидали, что там вот-вот появится сержант Марчинсон со своими приспешниками.

— Пусть едет со мной, — предложила я. — Может, так она будет чувствовать себя немного спокойнее?

Женщину с некоторым трудом оторвали от ее лошади и взгромоздили на круп моей, позади меня. Он нее сильно пахло свежими табачными листьями, и это был острый, одуряющий запах, — но сквозь него ощущалось и что-то еще, похожее на мускус. Негритянка тут же обхватила меня руками за талию и прижалась ко мне изо всех сил, но больше не сделала никакого движения и не издала ни звука.

Нечего и удивляться тому, что она напугана до полусмерти, подумала я, поворачивая лошадь и следуя за Майерсом. Она могла и не знать того, что Марчинсон с шумом и гамом рыщет по всей округе, но у нее наверняка не было ни малейших иллюзий на тот счет, что может случиться с ней, если ее поймают. Она ведь наверняка стояла в толпе на лесопилке две недели назад…

Перед лицом подобной смерти побег и перспектива оказаться в руках диких краснокожих, возможно, казались несколько более предпочтительными, — но, судя по тому, как сотрясалось от дрожи ее тело, она не видела особой разницы; погода стояла вовсе не прохладная, однако женщина тряслась, как на морозе.

Она чуть не раздавила меня, когда появился Ролло, выскочивший из густого кустарника, словно некий лесной демон. Моей лошади он тоже не слишком понравился, и она отпрянула, фыркая и топоча ногами, пытаясь вырвать поводья из моих рук.

Должна признать, что Ролло и в самом деле выглядел устрашающе, даже когда он пребывал в мирном и дружелюбном расположении духа, как сейчас: Ролло очень любил дальние путешествия. И тем не менее в его облике было нечто зловещее: его здоровенные зубы сверкали в радостной усмешке, раскосые глаза слегка щурились, когда он принюхивался к воздуху. А если добавить к этому серую с черным густую шкуру, едва видимую в сумерках, то без труда можно было вообразить, что глаза и зубы принадлежат некоему возникшему из ниоткуда демону, готовому пожрать все, что встретится ему на пути.

Ролло промчался мимо нас, совсем рядом, в футе, не больше, и женщина за моей спиной всхлипнула, а ее горячее дыхание обожгло мою шею. Я похлопала ее по руке и заговорила с ней, но она не ответила. Дункан говорил, что она родилась в Африке и по-английски пока что едва говорит, но что-то она должна же была понимать?

— Все будет в порядке, — повторила я. — Не бойся.

Слишком занятая лошадью и пассажиркой, я не замечала Джейми, пока он не возник прямо возле моего стремени, такой же таинственный, как Ролло.

— Все нормально, Сасснек? — негромко спросил он, кладя руку на мое бедро.

— Думаю, да, — ответила я. И показала на свою талию, сжатую в объятиях рабыни. — Если, конечно, я не скончаюсь от удушья.

Джейми улыбнулся.

— Ну, зато ей не грозит падение на землю.

— Мне бы хотелось как-то успокоить ее, но я не знаю, что сказать этой бедняжке. Она так напугана. Как ты думаешь, она хотя бы знает, куда мы ее везем?

— Вряд ли… Я и сам не знаю, куда мы направляемся. — В дорогу он надел бриджи, но взял с собой и плед, накинув его на куртку. Темный клетчатый тартан сливался с лесными тенями точно так же, как он сливался бы с тенями шотландского вереска, и я могла рассмотреть только белое пятно груди, обтянутой рубашкой, да светлый овал лица.

— Ты не знаешь пары каких-нибудь полезных словечек из жаргона негров, чтобы объясниться с ней? — спросила я. — Конечно, она может и вовсе ничего не понять, если ее доставили сюда не через Вест-Индию.

Джейми обернулся и всмотрелся в мою пассажирку, что-то прикидывая в уме.

— Ну, — пробормотал он наконец, — есть кое-что такое, что все они знают, откуда бы их ни привезли. — Он протянул руку и крепко сжал колено женщины. — Свобода, — отчетливо проговорил Джейми, а потом, после паузы, добавил: — Saorsa. Ты понимаешь, что я говорю?

Руки женщины все так же крепко сжимали мою талию, но она судорожно вздохнула, и мне показалось, что я ощутила ее кивок.

Лошади шли одна за другой, гуськом, и впереди ехал Майерс. Здесь даже не было следов фургонных колес, под копытами стелилось нечто вроде едва заметной тропы, — однако она достаточно отчетливо вела между деревьями. Все мы ощущали беспокойство, и, без лишних разговоров, решили двигаться вперед, пока это возможно.

Моя пассажирка то ли избавилась наконец от терзавшего ее страха, то ли просто слишком устала, чтобы о чем-то тревожиться. После того, как в полночь мы устроили короткий привал, она без возражений позволила Яну и Майерсу снова погрузить ее на лошадь, — и хотя она по-прежнему крепко держалась за мою талию, тем не менее время от времени начинала дремать, и ее лоб упирался в мои плечи.

Меня тоже одолела усталость от долгой верховой езды, — да еще так усыпляюще действовал мерный, мягкий стук лошадиных копыт и бесконечный шелест ветвей над нашими головами… Мы все еще ехали по лесу, состоявшему из одних только южных сосен, и их высокие прямые стволы окружали нас, словно мачты давным-давно затонувшего флота.