У второй изгороди — там, где паслись ненавистные овцы, — Аликс остановилась, припав к шесту, и слезы брызнули у нее из глаз. Но даже сквозь слезы она видела трех всадников, прочесывающих местность в поисках девушки.

— Вон туда! — раздался голос слева от нее. — Туда!

Аликс взглянула вверх и увидела пожилого всадника почти в такой же богатой одежде, как у Пагнела. С видом загнанного зверька она помчалась дальше, прочь от нового преследователя.

Без труда нагнав ее, он поехал рядом.

— Юнцы не желают тебе зла, — сказал он. — Они просто-напросто находятся в веселом настроении, немного перебрали вчера вечером. Если поедешь со мной, я тебя увезу и где-нибудь спрячу.

Аликс не знала, можно ли ему верить. Что, если он выдаст ее этим распутным пьяным дворянам?

— Ну же, девушка, — сказал мужчина. — Я не хочу, чтобы тебя обидели.

Больше не раздумывая, она взяла протянутую руку. Он усадил ее в седло впереди себя и пустил лошадь в галоп, направляясь к деревьям вдали.

— Королевский лес! — ахнула Аликс, держась за седло, чтобы не упасть.

Никому из простых смертных не разрешалось входить в Королевский лес. На ее глазах повесили несколько человек только за то, что они ловили там кроликов.

— Не думаю, чтобы на этот раз Генрих возражал, — ответил мужчина.

Как только они въехали в лес, он спустил Аликс с лошади.

— А теперь ступай и спрячься и сиди тихо, пока солнце не взойдет достаточно высоко. Жди, пока другие рабы не выйдут по делам, тогда возвращайся в свои стены…

Она вздрогнула, когда он назвал ее, свободную женщину, рабыней, но кивнула и побежала в чащу леса.

Полдень наступил очень не скоро, и, сидя в мрачном, холодном лесу, в разорванной одежде и без плаща, она только сейчас с ужасом поняла, что могло случиться, окажись она в руках дворян. Воспитание, данное ей священником и монахом, убедило ее в том, что знать не смеет всецело распоряжаться другими людьми. Ведь у нее было такое же право на мирную и счастливую жизнь и на то, чтобы, сидя под деревом, исполнять свою музыку. Господь никому не дал власти, которая позволяла бы одному человеку отобрать у другого эти права.

И час спустя ее все еще распалял гнев. Конечно, Аликс понимала, что отчасти его причиной было прошлогоднее событие. Священник договорился, что хор мальчиков и Аликс будут петь в личной часовне графа, отца Пагнела. Они готовились несколько недель; Аликс, всегда стремившаяся к совершенству, доводила себя на репетициях до полного изнеможения. Когда наконец настал день выступления, граф, этот стреноженный подагрой толстяк, громко заявил, что ему нравятся женщины, на которых побольше мяса, и велел священнику привести ее как-нибудь, когда она сможет ублаготворить его не только в церкви. И ушел, не дождавшись конца службы.

Когда солнце встало над головой, Аликс пробралась к опушке леса и долго оглядывала окрестности, высматривая, нет ли там кого-нибудь, похожего на дворянина. Потом Аликс осторожно пробралась к своей яблоне, — впрочем, она уже не считала ее своей, так как теперь дерево будет вызывать слишком много отвратительных воспоминаний.

Но здесь Аликс пережила величайшее потрясение. От цитры, растоптанной, наверное, копытами лошадей, остались только щепки. Неудержимые горячие слезы гнева, ненависти, отчаяния и беспомощности покатились градом. «Как они посмели?» — негодовала она, став на колени и подбирая деревянные обломки. Когда подол наполнился щепками, она поняла, что все это ни к чему, и стала швырять щепки в дерево.

Вытерев глаза и выпрямившись, она пошла в свой городок. На время ее гнев поутих, но в любое мгновение мог вырваться наружу.

Большой зал в усадьбе был увешан яркими гобеленами, а на свободных местах красовалось оружие различного образца. Тяжелая, массивная мебель вся была в ссадинах — следы ударов от секир и мечей. За большим столом сидели трое молодых людей. От недосыпания и обильной выпивки под глазами у них были круги.

— А девчонка перехитрила тебя. Пагнел, — засмеялся один из них, наполняя кубок вином, которое брызнуло на грязный рукав. — Она тебя избила и исчезла, как ведьма… ведьма она и есть. Ты же слышал, как она поет. Это голос не человека, а кого-то еще, кто хотел тебя завлечь, а когда ты сунулся… — Он замолчал, ударил кулаком о ладонь и громко захохотал.

Пагнел поддел ногой кресло говорившего, и оно опрокинулось вместе с насмешником.

— Она — человеческое существо, — прорычал он, — хотя не стоит того, чтобы я тратил на нее время.

— Хорошенькие глазки, — сказал другой. — А голос!.. Ты, верно, рассчитывал, что, как только ты ткнешь в нее, она так завопит, что волосы у тебя на ногах завьются колечками?

Водворяя кресло на место, первый собутыльник захохотал:

— Слюнтяй! Я бы заставил ее спеть о том, как я ее ублажаю.

— Перестаньте, вы оба, — зарычал Пагнел, осушая кубок. — Говорю вам, это обычное человеческое существо, ничего больше.

Все замолчали. Но когда служанка шла через зал, Пагнел вдруг схватил за руку и спросил:

— В городке есть девушка, которая умеет петь. Это кто?

Служанка, пытаясь освободиться от его жестокой, хватки, которая причиняла ей боль, прошептала:

— Аликс.

— Прекрати дергаться! Или я кости переломаю, — приказал Пагнел. — А теперь докладывай, где живет эта Аликс в твоем паршивом городишке.

Час спустя, под покровом ночи, Пагнел и трое его сподвижников уже стояли под стенами Мортона, забрасывая острые стальные крюки на верх стены. После третьей попытки два крюка наконец зацепились за стену, привязанные к ним веревки спустились до самой земли. Гораздо менее уверенно, чем если бы они проделывали это на трезвую голову, трое поднялись по веревке до верха, сделали минутную передышку, прежде чем снова взяться за крюки и веревки, и спустились в узкую улочку, пролегающую за тесно поставленными домами.

Пагнел поднял руку, делая знак приятелям, чтобы они следовали за ним, а сам, крадучись, направился к домам, рыская взглядом по уличным знакам, висевшим на фасадах.

— Ведьма! — сердито бормотал он. — Я им покажу, что она смертна, как и прочие. Дочь стряпчего, отребье.

У дома Аликс он остановился, затем быстро скользнул к торцу, к запертым на задвижку ставням. Один сильный удар, краткий треск, ставни распахнулись. — и Пагнел уже был внутри.

Отец Аликс лежал наверху в спальне, крепко прижав руки к груди, так как боли снова стали его беспокоить. Когда громыхнули ставни, он охнул, не веря ушам. В городке давно уже не было воровства.

С помощью кремня и трута он зажег свечу и стал спускаться по лестнице.

— Что вы, негодяи, себе позволяете? — громко и требовательно спросил он, в то время как Пагнел помогал приятелю влезть в окно.

Это были его последние слова: в следующее мгновение Пагнел схватил старика за волосы и кинжалом перерезал ему горло. Даже не взглянув на безжизненно оседающее тело, он поспешил к окну. Когда все его спутники влезли в дом, Пагнел стал подниматься по лестнице.

После дневных испытаний Аликс мучила бессонница. Как только она закрывала глаза, перед пей являлся Пагнел: Аликс ощущала смрад из его рта, чувствовала язык. Она ухитрилась скрыть от отца то, что произошло. Ей не хотелось беспокоить его. Впервые в жизни ее мысли были заняты не музыкой, а чем-то другим.

Она была так встревожена, что сначала не услышала шум внизу, и насторожилась только тогда, когда услышала сердитый голос отца и последовавший затем странный звук.

— Грабители! — ойкнула она, откидывая шерстяное одеяло и соскочив на пол. Быстро схватив платье, Она стала через голову натягивать его. Кому надо было их грабить? Они настолько бедны, что взять у них нечего. «Львиный пояс! — подумала она. — Возможно, они прослышали о нем». Открыв небольшой встроенный шкаф, она привычным движением приподняла доску, вынула из тайника единственную ценную вещь, которая принадлежала ей, — золотой пояс, — и застегнула его на талии.