«Король по праву и законнорожденный, я женился по договору, сделавшему Францию моей союзницей, на юной принцессе королевской крови по имени Бланка Бурбонская, – рассуждал дон Педро. – Вместо того, чтобы любить меня, как предписывал супружеский долг, она полюбила моего брата дона Фадрике, и, словно мало было того, что меня принудили к этому политическому союзу, моя жена встала против меня на сторону моих братьев Тельо и Энрике, которые воюют со мной. Это преступление – государственная измена. Более того, она осквернила мое имя с моим третьим братом, доном Фадрике, а подобное преступление карается смертной казнью; я казнил дона Фадрике и Бланку – это мое право».

Правда, когда дон Педро оценивал свое положение, желая убедиться, прочная ли опора у этого права, он видел, что на его стороне лишь кастильцы, мавры и евреи, тогда как за доном Энрике де Трастамаре стоят Арагон, Франция и папа римский. Силы были неравные, и изредка это заставляло дона Педро, одного из умнейших королей той эпохи, втайне думать, что, хотя вначале он оказался прав, все может закончиться тем, что право будет не на его стороне.

Все приготовления при дворе Франции быстро закончились. Король Карл потратил лишь столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы передать меч коннетабля в руки Бертрану Дюгеклену и произнести перед знатью и принцами речь, в которой он, сначала объявив о чести, оказанной им бретонскому дворянину, призвал их повиноваться новому главнокомандующему. Потом, поскольку для задуманной кампании прежде всего надлежало добиться сотрудничества наемных отрядов, сохраняя это в тайне из страха перед тем, что Педро за большие деньги сможет купить не помощь их командиров в Испании, но их пребывание во Франции (это, естественно, помешало бы королю Карлу V перенести войну за границы страны), король Карл V простился с Бертраном Дюгекленом и рыцарем Молеоном, который должен был представить коннетабля наемникам.

Граф Энрике де Трастамаре, заручившийся поддержкой короля Карла, следовал с ними как обыкновенный рыцарь.

Поездка совершалась без пышности. Послов короля сопровождали только личные оруженосцы, прислуга и дюжина солдат.

Вскоре послы увидели Сону и бесчисленные палатки наемников; опустошая терзаемые ими окраины Франции, их отряды постепенно продвигались к центру страны, словно охотники, гонящие перед собой дичь; они, подобно другой орде варваров, ждущих нового Аэция,[106] объединили свои знамена на плодородных равнинах.

Аженор поехал вперед, для безопасности оставив коннетабля в укрепленном замке Ларошпо, пока принадлежавшем королю Карлу; приняв эту меру предосторожности, он сразу же решительно бросился в по-прежнему расставленные сети наемных отрядов.

Он попался в западню, устроенную отрядом, командир которого был почти столь же знаменит, как и мессир Гуго де Каверлэ; его звали Смельчак, в этот день он стоял в авангарде. Аженора привели к нему, но, поскольку Молеон не намеревался дважды выплачивать выкуп, он потребовал повести его к господину Гуго де Каверлэ, в палатку которого его ввел сам Смельчак.

Грозный предводитель наемников удовлетворенно зарычал, увидев своего бывшего пленника, или, вернее, своего будущего товарища.

Не говоря ни слова, Аженор подтолкнул вперед Мюзарона, который достал из кожаного, плотно набитого благодаря щедрости графа Энрике и короля Карла V мешочка тысячу турских ливров, разложив их на столе.

– О, вот истинно благородный поступок, дружище, – сказал мессир Гуго де Каверлэ, когда последняя стопка серебряных монет поднялась рядом с девятью другими. – Признаться, я не ждал, что снова увижу тебя так скоро. Значит, ты свыкся с мыслью, сперва сильно тебя напугавшей, жить среди нас?

– Да, капитан, ведь настоящий солдат может жить всюду, и так, как ему нравится. И кстати, я подумал, что добрая новость всегда приходит вовремя, а я везу вам такую необыкновенную новость, которой, я уверен, вы даже и ожидать не могли.

– Вот как?! – воскликнул Каверлэ; услышав эти слова, он стал опасаться козней Молеона, который мог взять назад свое слово. – Ну и ну! Необыкновенную новость, говоришь?

– Господин капитан, недавно я говорил о вас королю Франции, – продолжал Молеон, – к кому, как вы знаете, меня послала перед смертью его сестра, и рассказал ему о той бескорыстной учтивости, с какой вы отнеслись ко мне.

– Ага! – хмыкнул польщенный Каверлэ. – Значит, он меня знает, король Франции?

– Разумеется, капитан, ведь вы так долго опустошали его королевство, что он не может о вас забыть: вопли сожженных живьем монахов, рыдания изнасилованных женщин, жалобы обложенных выкупом горожан заставляют победным звоном звучать ваше имя в его ушах.

Под своими черными доспехами Каверлэ трясся от гордости и удовольствия; в радости этой железной статуи было что-то зловещее.

– Значит, король знает меня, – повторил он, – значит, королю Карлу Пятому известно имя капитана Гуго де Каверлэ.

– Король знает ваше имя и помнит о вас, за это я ручаюсь.

– И что же он сказал обо мне?

– Король сказал: «Шевалье, отправляйтесь к славному капитану Гуго», а еще он прибавил…

Капитан словно прильнул глазами к губам Молеона.

– А еще он прибавил: «Я отправлю к нему одного из первых моих слуг».

– Одного из первых слуг?

– Да.

– Надеюсь, дворянина.

– Конечно, черт побери!

– Известного человека?

– О, даже знаменитого.

– Больно много чести оказывает мне король Франции, – заметил Каверлэ, снова переходя на насмешливый тон. – Значит, ему что-то от меня нужно, доброму королю Карлу Пятому.

– Он хочет обогатить вас, капитан.

– Молодой человек, полегче! – с неожиданной холодностью вскричал наемник. – Вы со мной не шутите, ибо подобная игра дорого обходилась тем, кто хотел подшутить надо мной. Может быть, королю Франции хочется получить от меня кое-что… ну, к примеру, мою голову; это, по-моему, его порадовало бы. Но сколь бы хитро он ни взялся за дело, я, шевалье, просто в отчаянии и должен признаться, что ему не видать ее даже при вашем вмешательстве.

– Вот что значит вечно творить зло, – серьезно ответил Молеон, благородство которого почти вызывало уважение у бандита. – Люди не доверяют никому, всех подозревают и клевещут даже на короля, заслужившего в своем королевстве звание честнейшего человека. Я начинаю думать, капитан, – прибавил он с сомнением, – что король ошибся, послав меня к вам: только принцы оказывают друг другу подобную честь, а сейчас вы говорите, как главарь банды, но не как принц.

– Ну-ну! – заметил Каверлэ, слегка смущенный такой дерзостью. – Никому не доверять, мой друг, означает быть мудрым. Да и, говоря откровенно, разве я могу приглянуться королю после воплей сожженных живьем монахов, рыданий изнасилованных женщин и жалоб обложенных выкупом горожан, о чем вы столь красноречиво распространялись только что!

– Отлично, теперь я понимаю, что мне надо делать, – сказал Молеон.

– Ну и что же вам надо делать? – спросил капитан Гуго де Каверлэ.

– Мне остается сообщить послу короля, что его поручение не выполнено, ибо командир наемников не доверяет слову короля Карла Пятого.

И Молеон направился к выходу из палатки, чтобы исполнить свою угрозу.

– Эй, постойте! – крикнул Каверлэ. – Я ни слова не сказал о том, о чем вы думаете, и даже не думал о том, о чем вы говорите. Впрочем, отослать назад этого рыцаря мы всегда успеем. Наоборот, дорогой друг, вызовите его сюда, и он будет желанным гостем.

– Король Франции не доверяет вам, мессир, – холодно возразил Молеон. – И он не разрешит одному из своих главных слуг приехать к вам в лагерь, если вы не дадите ему твердых гарантий.

– Клянусь печенкой папы, вы меня оскорбляете, приятель! – закричал Каверлэ.

– Нисколько, дорогой мой капитан, – ответил Молеон, – ведь вы сами подали пример недоверия.

– Бес меня забери, разве мы не знаем, что посланца короля никто не смеет тронуть, даже мы, для кого закон не писан? Он что, особенный?