Затем Дюгеклен (его всегда слушали внимательно не только потому, что он был главнокомандующим, но и потому, что человек он был осмотрительный, воин храбрый и опытный) изложил план действий, то есть поведал о своих надеждах, которые сразу же увлекли всех участников совета.

Он заканчивал речь, когда ему доложили, что король просит пожаловать к себе коннетабля, а также бретонских командиров и ожидает своих верных союзников в ратуше Калаорры; этот дворец был предоставлен новому суверену. Бертран немедленно принял это приглашение. Энрике уже восседал на троне, и золотое кольцо, знак королевского достоинства, красовалось на султане его шлема.

– Господин коннетабль, – сказал он, протягивая Дюгеклену руку, – вы сделали меня королем, а я делаю вас графом; вы даровали мне королевство, а я жалую вас поместьем; благодаря вам, я теперь зовусь Энрике де Трастамаре, король обеих Кастилии, Севильи и Леона, а вы, благодаря мне, зоветесь Бертраном Дюгекленом, коннетаблем Франции и графом Сорийским.

Троекратное «Ура!» командиров и солдат подтвердило, что король не только сделал жест признательности, но и совершил акт справедливости.

– Что касается вас, благородные капитаны, – продолжал король, – то мои дары не будут достойны ваших заслуг, но ваши победы, увеличивая мои владения и богатства, вас тоже сделают сильнее и богаче.

Пока он раздарил им свою золотую и серебряную посуду, конскую упряжь и все, что еще оставалось ценного в ратуше Калаорры, а также назначил губернатором провинции калаоррского бургомистра.

Потом, выйдя на балкон, король повелел раздать солдатам восемьдесят тысяч золотых экю, которые у него оставались. М, показав на пустые сундуки, сказал:

– Советую вам о них не забывать, потому что мы наполним их в Бургосе.

– На Бургос! – закричали солдаты и командиры.

– На Бургос! – подхватили горожане, для кого эта ночь, проведенная в веселье, обильных возлияниях и дружеских объятиях, стала тяжелым испытанием братства, и их благоразумие подсказывало, что нельзя допустить, чтобы этим братством злоупотребляли.

А тем временем наступил новый день; армия была готова к доходу; над треугольными рыцарскими флагами всех кастильских и бретонских отрядов уже развевалось королевское знамя, когда у главных ворот Калаорры послышался громкий шум и крики людей, стекавшихся к центру города, возвестили о важном событии.

Этим событием был приезд гонца. Бертран вышел на площадь; Энрике гордо выпрямился, сияя от радости.

– Пропустите его, – приказал король. Толпа расступилась.

И все увидели смуглого, закутанного в белый бурнус всадника на арабском скакуне. Из ноздрей коня валил пар, грива развевалась, он нервно подрагивал на тонких, как стальные клинки, ногах.

– Могу я видеть графа дона Энрике? – спросил всадник.

– Вы хотите сказать, короля? – воскликнул Дюгеклен.

– Мне известен лишь один король, дон Педро, – сказал араб.

«Этот хоть не кривит душой», – про себя прошептал коннетабль.

– Хорошо, – сказал Энрике, – ближе к делу. Я тот, с кем вы желаете говорить.

Гонец, не слезая с коня, поклонился.

– Откуда вы приехали? – спросил дон Энрике.

– Из Бургоса.

– Кто вас послал?

– Король дон Педро.

– Дон Педро в Бургосе? – вскричал Энрике.

– Да, сеньор, – ответил гонец. Энрике с Бертраном снова переглянулись.

– И чего же хочет дон Педро? – спросил Энрике.

– Мира, – сказал араб.

– Ну и ну! – воскликнул Бертран, в котором честность сразу же заглушала любую корысть. – Это добрая весть.

Энрике нахмурился.

Аженор вздрогнул от радости: для него мир означал свободу искать и найти Аиссу.

– И на каких же условиях нам предлагается этот мир? – резким голосом спросил Энрике.

– Ответьте, ваша милость, что вы, как и мы, желаете мира, – сказал гонец, – и об условиях вы легко сговоритесь с королем, моим повелителем.

Однако Бертран не забывал о той миссии, которую ему поручил король Карл V – отомстить дону Педро и уничтожить отряды наемников.

– Вы сможете принять предложение мира только тогда, когда на вашей стороне будет достаточно преимуществ, чтобы условия эти были выгодны, – сказал он Энрике.

– Я тоже так думал, но ждал вашего согласия, – живо откликнулся Энрике, который содрогался при мысли, что ему придется делиться тем, чем он жаждал владеть безраздельно.

– Каков ответ вашей милости? – спросил гонец.

– Ответьте за меня, граф Сорийский, – попросил король.

– Извольте, государь, – поклонился Дюгеклен.

Потом, обернувшись к гонцу, сказал:

– Господин герольд, возвращайтесь к вашему повелителю и передайте ему, что условия мира мы обсудим, когда будем в Бургосе.

– В Бургосе! – вскричал гонец, в голосе которого слышалось больше страха, нежели изумления.

– Да, в Бургосе.

– В этом большом городе, который удерживает со своей армией король дон Педро?

– Именно, – подтвердил коннетабль.

– Вы тоже так думаете, сеньор? – спросил герольд, повернувшись к Энрике де Трастамаре. Тот утвердительно кивнул.

– Да хранит вас Бог! – воскликнул гонец, покрывая голову полой своего плаща.[140]

Потом, так же почтительно, как в начале беседы, поклонившись дону Энрике, он повернул коня и шагом поехал сквозь толпу, которая, обманутая в своих надеждах, безмолвно и неподвижно стояла по сторонам.

– Скачите быстрее, господин гонец, – крикнул Бертран, – если не хотите, чтобы мы оказались в Бургосе раньше вас.

Но всадник, не повернув головы и даже не подав виду, будто эти слова обращены к нему, неуловимым движением перевел коня с размеренного хода на резвый шаг, а потом помчался таким бешеным галопом, что, когда бретонский авангард вышел из ворот Калаорры, направляясь в Бургос, его уже не было видно с крепостных стен.

Отдельные новости разносятся по воздуху, словно гонимые ветром пылинки; эти новости подобны дыханию, запаху, лучу света. Как вспышки молнии, они долетают до людей, предвещая им что-то, ослепляя их. Никто не способен объяснить тот феномен, что человек, находясь в двадцати льё от места события, знает о нем. И то, о чем мы только что рассказали, уже было известно всем. Может быть, наука, которая глубоко изучит эту проблему, когда-нибудь не будет даже снисходить до ее объяснения и признает аксиомой то, что сегодня мы считаем человеческой тайной.

Но как бы там ни было, вечером того дня, когда дон Энрике вместе с коннетаблем вступил в Калаорру, новость о провозглашении Энрике королем обеих Кастилии, Севильи и Леона достигла Бургоса, куда сам дон Педро вошел всего четверть часа назад.

Какой орел, пролетая в небе, выронил ее из когтей? Никто не может ответить на это, но в считанные мгновения весь город уже уверовал в нее.

Сомневался лишь дон Педро. Мотриль вынудил его согласиться со всеми, заметив:

– Боюсь, что так оно и есть. Это должно было произойти, значит, и произошло.

– Но даже если предположить, что этот бастард занял Калаорру, – сказал дон Педро, – вовсе не обязательно, что он провозглашен королем.

– Если он не стал королем вчера, – возразил Мотриль, – то наверняка станет сегодня.

– Тогда выступим против него и объявим войну, – предложил дон Педро.

– Ни в коем случае! – воскликнул Мотриль. – Мы останемся здесь и заключим мир.

– Заключим мир?

– Да, мы даже купим его, если возникнет необходимость.

– Молчи, несчастный! – в бешенстве вскричал дон Педро.

– Неужели вам, государь, так трудно всего-навсего пообещать им мир? – с недоумением спросил Мотриль.

– Ага! Вот куда ты клонишь! – воскликнул дон Педро, начавший, наконец, понимать Мотриля.

– Разумеется, – продолжал Мотриль. – Чего хочет дон Энрике? Королевство! Дайте ему королевство таких размеров, какое вы сочтете нужным; потом вы сбросите Энрике с трона. Если вы сделаете Энрике королем, то он перестанет опасаться человека, давшего ему корону. Ну какая вам выгода, позвольте спросить, от того, что в чужих краях вас все время подстерегает соперник, который, как молния, может поразить вас неизвестно когда и где? Выделите дону Энрике часть королевства, границы которой вам хорошо знакомы; поступите с ним, как с осетром, которого вроде бы отпускают на волю в большой садок. Но ведь каждый знает, где можно легко поймать осетра в этом специально созданном для него водоеме. А если вы будете ловить осетра в открытом море, он всегда от вас ускользнет.