Доктор Гаттеридж повернулся к Бентли:

– Позвольте выразиться проще. Вы сами считаете, что текст “Расстройств” написан одним человеком?

Бентли сквозь стиснутые зубы втянул в себя воздух. Демонстрировал всю трудность вопроса. Показывал, что он не из тех, кто принимает скоропалительные решения, приходит к поспешным выводам. Давал понять, как он осторожен, вдумчив, авторитетен. Но в конце концов ему пришлось ответить:

– Если вы настаиваете, если вы действительно хотите знать мое мнение, то думаю, что так оно и есть.

– Значит, вы считаете, что мистер Коллинз сам написал “Расстройства” от начала до конца?

Бентли выставил ладони:

– Он очень умный, очень находчивый и очень убедительный молодой человек. И если не он, то кто еще?

Доктор Дрисколл и доктор Гаттеридж кивнули. Вот этому человеку они могут доверять – он ведь один из них, к его мнению можно отнестись всерьез. Я едва сдерживал ярость. Да что случилось с этими людьми? Как они смеют думать, будто я – автор этой книги, я – едва способный связно написать два абзаца? Да и какая разница, способен или нет, если я просто-напросто ничего подобного не делал. Но я сознавал, что не существует способа убедить их в обратном.

Бог мой, да Бентли молодец. В поисках вдохновения я обвел глазами голые стены, и мой взгляд упал на окно. И тут я увидел ужас моей жизни. Попечители тоже его увидели.

– О боже, что это? – закричала доктор Дрисколл.

В окне маячило лицо, – точнее, лицо с туловищем. Чарльз Мэннинг исхитрился взобраться по водосточной трубе и теперь, устроившись на карнизе, всматривался в комнату. Он подглядывал. Для такой шпионской операции ему недоставало искусности. Карниз был узок, и, чтобы не упасть, Чарльзу пришлось навалиться на стекло. И тут мы разглядели еще одну деталь. Его ширинка была расстегнута, пенис высунут и плотно прижат к стеклу расплющенным куском теста.

– О господи, – проговорила Алисия.

Внезапно дверь кабинета распахнулась и в кабинет ворвалась голая, на вид совершенно обкуренная Черити. Она закружилась по комнате, размахивая руками, взбрыкивая ногами и напевая какой-то псалом неведомого религиозного культа.

– Наверное, нам следует… – начала Алисия, но было слишком поздно.

Попечители уже собрали свои вещи и спешили к двери. Правда, Бентли не выказывал желания бежать. Он явно наслаждался происходящим. Тем не менее мы все последовали за попечителями. Алисия на ходу бормотала нечто успокаивающее. Мы с Линсейдом хоть и помалкивали, но ни на шаг не отставали от остальных.

Процессию возглавляла Черити: она танцевала впереди, словно обнаженная сильфида, которая заманивает нас бог знает куда. Когда мы миновали коридоры и вышли на свежий воздух, Черити прекратила танцевать и опрометью кинулась к высохшему фонтану. Мы как привязанные поспешили за ней, а попечители торопливо устремились в противоположном направлении, к воротам. Глаза наши были прикованы к Черити, которая бежала к фонтану, а события, разворачивавшиеся там, поистине захватывали.

Мне кажется, слово “оргия” употребляется слишком небрежно и лишилось своего изначального смысла. Поэтому скажу так: Черити прыгнула в фонтан и присоединилась к остальным обитателям клиники Линсейда, которые собрались вокруг бетонной русалки. Все они были голыми, и все занимались изощренным и весьма эффектным групповым сексом. Слава богу, хоть Грегори Коллинз не принимал в нем участия.

Полагаю, если вы видели одну оргию в исполнении психов, вы видели их все. Это лишь кутерьма из мелькающих рук, ртов и гениталий. Пациенты не совершали ничего сверхъестественного. Они просто занимались всем тем, чем могли заниматься. Меня поразили лишь три вещи. Во-первых, на Карле была футболка с Че Геварой, которая поразительно походила на мою пропавшую футболку. Во-вторых, Байрон, который лишь изредка присоединялся к остальным, щелкал фотоаппаратом, который очень напоминал мой. И в-третьих, Чарльз Мэннинг, спустившись с карниза и сняв остатки одежды, мастурбировал, уставившись на фотографию обнаженной девушки, которая определенно была Николой: снимок был из моей коллекции фотографий.

Нужно ли говорить, что в этом зрелище даже близко не было ничего эротичного? Пациенты взвизгивали, издавали нечленораздельные звуки, которые в другой ситуации, наверное, можно было бы расценить как крики экстаза, но мне все эти возгласы напомнили звуковое сопровождение к дурному порнофильму – надуманные и крайне неумелые. В звуках этих не было и намека на естественность, искренность, даже на сексуальность. Разумеется, то не было законченное притворство – ведь пациенты занимались все-таки сексом, – и все же я чувствовал, что занимаются они этим напоказ, а не ради удовольствия. А уж когда они принялись сигнализировать Бентли и попечителям, приглашая присоединиться, я окончательно в этом убедился.

Гости опрометью выскочили за ворота, и, наверное, оргия на этом прекратилась бы сама собой, но тут примчались санитары, волоча за собой садовые шланги, и обрушили на пациентов ледяные струи – неизбежный финал шоу оказался еще и мокрым. Побросав шланги, санитары кинулись на больных, стали грубо запихивать их в смирительные рубашки, затем движением, которого я прежде не видел, натягивали на головы мешки из толстого черного нейлона и волокли в здание. Хотя на стороне пациентов был численный перевес и при желании они могли долго сопротивляться, никто не упорствовал – даже Андерс. Они словно считали, что заслужили наказание.

Алисия грустно наблюдала за происходящим, но не вмешивалась, так что протестовать пришлось мне, пусть то была и очень робкая попытка.

– Это тоже составная часть вашей хваленой методики? – спросил я Линсейда.

Линсейд явно пребывал не в том настроении, чтобы терпеливо наблюдать, как кто-то подвергает сомнению его действия. Он сделал санитарам знак, и я тут же заткнулся. Они схватили меня и проделали со мной то же самое, что и с пациентами: надели смирительную рубашку и мешок на голову. Ничто так не сводит с ума, как обращение с тобой, как с сумасшедшим. Я вырывался и кричал, но тщетно. Я слышал, как Алисия просит санитаров обращаться со мной помягче. Они немного попинали меня, подубасили, а затем оттащили в писательскую хижину, бросили на пол, где я и пролежал немало времени.

Человека, валяющегося на полу своего жилища в смирительной рубашке, с черным нейлоновым мешком на голове, могут посетить весьма странные мысли, и моя странная мысль заключалась в том, что я наконец-то понял, что происходит. Что-то замкнулось в моем мозгу, и я вдруг постиг логику действий Линсейда и пациентов. И тотчас вскипел от негодования, праведного гнева и желания сообщить кому-нибудь драгоценную истину, которую только что осознал.

Однако мои возможности по части общения были строго ограничены. Поначалу за стенами хижины раздавались удары и грохот, крики, смех, кто-то рявкал, передавая приказы Линсейда, слышался звон разбитого стекла, доносились глухие удары, словно кого-то колошматили дубинкой. Затем все стихло, хотя сама по себе эта тишина вряд ли могла успокоить. Я спрашивал себя, что за дубинки Линсейд с подручными пустили в ход, фармакологические или какие-то еще, что за шоковую терапию они применяют, что за “экспериментальную методику” апробируют. И где сейчас Алисия?

Время тянулось мучительно. Я дышал медленно и ритмично, стараясь не концентрироваться на судорогах в руках и ногах. Наконец, спустя долгие часы, раздались шаги – кто-то вошел в хижину, кто-то один, значит, не санитары, как я боялся, да и шаги вроде бы женские. Затем меня коснулись чьи-то руки, стянули с головы мешок. Это была Алисия, и я ощутил абсолютное облегчение. Теперь все будет в порядке.

Когда руки снимали мешок, я ждал, что в глаза ударит яркий свет, но уже наступила ночь, хижина была погружена во тьму, и Алисия действовала при свете маленького фонарика. Ее поведение выглядело несколько театрально, но, возможно, в том имелась необходимость.