Кстати, я принял вариант размещения нового завода на Саксагани, потому что мне очень понравилось название поселения углекопов там — Кривой Рог. Это вряд ли было совпадение, и я предпочёл поверить, что в моей реальности здесь размещались металлургические комбинаты не просто так. Кроме того, там уже копали уголь, там жили люди, которые не понаслышке знали о добыче и выплавке металла.

Я ушёл в работу, снова с головой. Отношения с Прасковьей вообще не выстраивались. Изначально мне не видны были с её стороны тёплые чувства ко мне, но и мама говорила да и я сам прекрасно понимал, что для юной девушки, которую оторвали от родного дома и познакомили со своим супругом и его страной всего за несколько дней до свадьбы, это очень сложно. Избранная мною политика заключалась в постоянных попытках бесед с ней и демонстрациях моей любви и заботы. Мною владели искренние надежды на лечение временем.

Прасковья же с ходу попыталась влезть в дела управления, а самое неприятное — назначений на должности. Однако её опыт в этой сфере не позволял ей на равных участвовать в заседаниях Кабинета. И я, и мама выслушивали её мнение, но не принимали её предложений. И пусть мы старались делать это в максимально корректной форме, но она восприняла наше поведение в штыки. Прасковья попробовала было давить на меня и маму, но получила твёрдый отпор и наши просьбы вести себя спокойнее.

Супруга стала ещё более холодна со мной, встречались мы только за едой и иногда на брачном ложе, если я настаивал, но и здесь Прасковья часто манкировала обязанностями, указывая на свои недомогания. В постели же моя жена была настолько пассивна, что я начал ощущать себя почти насильником, обременённым долгом завести наследника. Как-то вообще ничего не получалось. Я не мог понять её мотивы и желания, и она не становилась мне ближе.

Возможно, на её поведение влияло отсутствие рядом с ней друзей и родственников, которые вернулись в свои пенаты сразу после свадьбы. Или повлияло назначение прусским посланником в России самого́ Карла Вильгельма Финка фон Финкенштейна[77] — лучшего друга Фридриха Великого, который продолжал выстраивать максимально дружеские отношения между нашими державами в противовес союзу Австрии и Франции. Старый Финк был человеком весьма консервативных нравов и не поддерживал поведение моей молодой супруги, по этой причине её общение с родными и даже просто соотечественниками становилось минимальным.

Я честно пытался преодолеть барьер в наших отношениях, донимая Прасковью разговорами и стараясь привлечь её внимание.

— Дорогая, мне хотелось бы вместе с тобой отправиться в Москву. Я мечтал бы показать тебе нашу древнюю столицу и её перестройку. — я с улыбкой подошёл к супруге, прогуливающейся в одиночестве в Летнем саду, намереваясь уговорить её на совместное путешествие, которое по моей мысли могло сблизить нас.

— Зачем Вам это? — Прасковья ответила мне с такой презрительной интонацией, что начисто отбила моё желание говорить с неё ласково. Кстати, изучать русский язык она также отказывалась, называя его варварским и кошмарным для цивилизованного уха.

— Я мечтаю о том, чтобы наши отношения изменились! В моём представлении, взаимопонимание и любовь между мужем и женой являются необходимыми для супружеской жизни!

— Оставьте меня с Вашими глупостями! Довольно того, что я согласилась стать Вашей женой и поселиться в Вашей дикой стране! Где нет развлечений, кроме церкви, в которой бородатые золочёные вандалы не знают немецкого языка! Где по залам дворца ходят полуживотные, одетые в жуткие одежды! Где постоянно холодно или идёт дождь! Где нет театров, и я не могу накупить себе драгоценностей! — с каждой фразой она всё больше распалялась и к последним словам она так раскраснелась и перевозбудилась, что вся её красота куда-то ушла.

— Прасковья! — я был неприятно поражён и говорил с ней холодно и жёстко, — Вы жена моя перед богом и людьми! Вы супруга наследника престола одной из величайших империй в мировой истории! Как Вы смеете говорить с таким презрением о народе, который принял Вас к себе и сделал свой владычицей? Кто эти золочёные вандалы в церкви? Уж не отец ли Леонтий, который знает восемь языков? Ах да! Он хорошо владеет нижненемецким[78], а Вы не считаете, что это омерзительно! Полуживотные, это, видимо, великий Леонард Эйлер, внимание которого ищут почти все учёные Европы? Что Вы, вообще, несёте, дорогая моя?

Не удержался я, и вместо душевного разговора вышла очередная ссора. Правда, мне удалось сразу взять себя в руки:

— Прасковья Фёдоровна! Пусть Вам и неприятно наше общество, наша страна и даже наша Вера, но они именно Наши! Вы сами согласились стать моей женой, принять именно этот образ жизни и эти устремления. Потрудитесь соответствовать ожиданиям! Я надеюсь, что Вы найдёте в себе силы смирить Вашу непомерную спесь, которой я, признаться, ранее не наблюдал. Держите себя в руках!

Ивайло ходил на Ориоле[79] капитана Картрайта уже год. Бриг был хорошим кораблём, а Картрайт вполне приличным капитаном, но вот команда у него подобралась — полная шваль. Капитан, он же хозяин брига, потерял все свои деньги в неудачных торговых сделках, и теперь у него остался только корабль. Так что, Картрайт лез во все сомнительные предприятия, где мог просто заподозрить хорошую прибыль.

Вот сейчас бриг шёл из Лиссабона с грузом старых английских ружей и второсортных шерстяных тканей, которые капитан прикупил у своего соотечественника, в Гвинею, где Картрайт хотел заняться работорговлей. Ивайло сплюнул себе под ноги и пошёл в кубрик. Он устал после вахты и рассчитывал поспать. Вардан окликнул его по дороге:

— Эй, русский! — при первом знакомстве с капитаном и экипажем Ивайло не нашёл ничего лучше, как представиться русским, и теперь его так все и звали. Даже Вардан, который знал и его имя и то, что он болгарин, поступал так же.

— Чего тебе, бербер?[80] — Вардана, когда они пытались торговать с алжирцами, умудрились перепутать с бербером, и теперь он предпочитал, чтобы его называли именно так.

— Ты слышал, что сегодня вечером мы должны пристать к берегу? У капитана есть на примете местный вельможа, который готов продать нам негров в обмен на наш груз!

— Боже мой, Вардан, есть ли хоть одна тайна у капитана, которую ты не знаешь?! — тот в ответ только захохотал. Он по праву гордился, что, благодаря своей болтливости и способности к языкам, стал личным слугой капитана и даже его брадобреем. — Куда мы двинемся потом, бербер?

— Капитан слышал, что в Вест-Индии у испанцев остро не хватает рабочих на серебряных шахтах, наверно туда их повезём!

— Господи, твой Картрайт лезет в каждую дырку, где есть шансы заработать! А мы-то когда отдохнём?

— Ха, Ивайло, ты хочешь снова недельку посидеть под замком в трюме? Капитан тебя на берег не отпустит! Он заплатил за тебя полновесным серебром, а ты всё пытаешься убежать!

— Я хочу домой! — медленно произнёс Попов, — Я уже год не видел жену, я даже не знаю, кого она родила — девочку или мальчика! Я хочу домой!

— Брось, парень! Ты же понимаешь, что если даже капитан тебя отпустит, то ты не доберёшься до своего Чёрного городка?

— Я всё равно вернусь домой, бербер! У меня любимая жена, у меня семья, у меня дом! Тебе-то хорошо, ты вдовец, ты не скучаешь по своему очагу!

— Да, не скучаю! У меня там только братец остался, а он меня бросил! Хотя мог догнать этого англичанина… — на такой грустной ноте приятели разошлись. Ивайло пошёл спать, понимая, что вечером его снова ждёт работа, а Вардан побежал к капитану, тому что-нибудь могло понадобиться.

Вечером, когда в сумерках их Ориоль скользил по ровной глади залива к берегу, бывший судовладелец снова окликнул Ивайло: