Крыло! Сразу вокруг потемнело: оно было… большое. Очень большое.

Я чувствовал между лопаток толчки от рвущейся в мир силы, а в душе — какое-то злое, предвкушающее торжество. Боковым зрением увидел у левого плеча струящийся мрак, прочерченный двумя серебристо-серыми сполохами, и алеющие кончики перьев. Ничего, симпатично даже.

Внезапно на поле боя стало тихо: замер звон мечей, стихли крики раненых. Только вдалеке слышалось истеричное лошадиное ржание: это разбегались кони погибших.

Я медленно огляделся, удивляясь, почему все — и друзья, и враги — разом побледнели и уставились на меня, словно только что заметили?

Со зрением что-то случилось. Войско Доранта вдруг резко поредело: половина людей выглядела, как бледные полупрозрачные тени, сидевшие на призрачных конях. Фигура князя — то, что это был он, я понял по мерцавшему золотом ободу на неприкрытых шлемом седых волосах — казалась размытой, как и облики уцелевших дарэйли.

Верховный Гончар, только что стоявший перед Дорантом, совсем куда-то пропал. А, вот и он: на его месте я заметил какое-то белесое пятно, очертаниями напоминавшее человека в жреческой мантии.

Пятно шевельнулось: высший иерарх медленно, как во сне, направился ко мне, перешагивая через трупы. Мертвые тела видны были хорошо, но при движении жреца от них отлетали облачки всех оттенков от серого к черному и тянулись за ним.

Мне до жути захотелось поглотить их, вобрать в себя. Даже рука с мечом дернулась — принять исходившую из мертвых силу. Левая. В ней теперь было странное, кривое и зазубренное орудие — помесь меча с серпом, и цвет у него был тоже непонятный: мглистый, как клочок черного тумана. Такое оружие носили высшие маги — линнери. А ведь я его не призывал.

Направив острие кривого меча на ясно различимую фигуру позади Верховного, — это был второй жрец, — я приказал подойти:

— Indhar're!

Сьент вздрогнул, оглянулся на брата по вере. Тот упал на колени, его затрясло от ужаса:

— Нет! Я… я не хочу!

— Дай мне свой знак, Гончар, — потребовал я, надеясь, что пройдет тот же номер, как с Вроном и Авьелом.

Верховный, остановившийся саженях в двух, вмешался:

— Ты не имеешь права требовать его себе, Райтегор. Ты не жрец.

— Я жнец, — усмехнулся я, поднимая кривой меч.

Какое бестолковое крыло! Я лишь расправил сведенные внезапной судорогой плечи, а меня потащило в сторону, крыло вздыбилось саженей этак на пять, смело Верховного и смахнуло световые прутья купола, опущенного на Ксантиса и Граднира. Решетка рассыпалась искрами.

Оба моих друга кубарем влетели в гущу княжеского отряда, донесся рык Граднира:

— Отец наш Сущий, свобода!

Ряды всадников сомкнулись, и я не видел, что происходило с моими друзьями. Надо было подумать о жрецах. Пока Верховный поднимался, я понял, что надо делать: нити, связавшие Гончаров и их рабов, были ясно видны, и надо было только отсечь их.

Легко сказать. Два дарэйли Сьента не отходили от хозяина, и уже снова положили ему ладони на плечи, готовя новое нападение. А вот второй жрец был далеко от своих, и я направил кривой меч на идущие к нему нити и взмахнул. Мимо. Крыло за спиной судорожно дернулось, подняв меня на сажень над землей и швырнув между жрецом и его дарэйли.

Удар в грудь. Что-то затрещало. Кажется, мои кости: кто-то метнул в меня ледяную глыбу. Я успел заслониться огненным мечом. От глыбы остались не успевшие испариться осколки. По израненным ими рукам потекла кровь.

Верховный швырнул светящуюся сеть. Она опускалась надо мной шатром, рассекая в клочья всех, с кем соприкоснулись ее концы. Тошнотворно запахло горелой плотью.

Подняв над головой оба меча, я скрестил их — раскаленный, дышащий огнем клинок в правой руке и мглистый полусерп в левой. Длинное крыло защитным коконом свернулось вокруг меня, и когда сеть коснулась мечей, по ней пошли молнии, да и гром раздался изрядный — я чуть не оглох.

Клочки сети опустились наземь: в ловушке образовалась внушительная дырка по центру. От огненного меча осталась бесполезная рукоять в руке. Пришлось бросить. Целил я в "ледяного" и почти попал: рукоять чиркнула по его плечу, от которого взвилось облачко пара. Но дарэйли живучи, тут нечего обольщаться.

— Я и тебе не по зубам, Сьент, — усмехнулся я, развернув крыло. Зрение почти пришло в норму. Бледное пятно, каким я недавно видел Верховного, потемнело и вполне походило на человека.

На поле боя опять стало тихо: князь Дорант остановил своих, ожидая развития событий. Похоже, убийство жрецов не было его целью. Значит, я был прав в своих подозрениях: он просто хотел захватить меня. Зачем ему-то я сдался?

Ситуация патовая: никто ко мне не мог приблизиться. Сами жрецы боялись сети, окружавшей меня саженей на десять. Нацеленные на меня острия стрел поблескивали в лучах восходящего солнца. Да и у Гончаров еще четверо дарэйли со своими сюрпризами. Но никто ничего не предпринимал: я нужен им всем живым, нетрудно догадаться.

— Арр, Парк, уберите сеть, — спокойно приказал Верховный.

— Невозможно, господин, — развел руки рыжеватый дарэйли.

Второй тоже отрицательно качнул каштановой головой:

— Она нам уже не подчиняется.

Брови Сьента удивленно взлетели, но он быстро оправился.

— Принц Райтегор Ардонский, — обратился он ко мне со всей официальностью. — Прошу выслушать меня. Мы все немного погорячились от неожиданности, но драка нам ни к чему. Все предложения, которые передала тебе дарэйли Шойна, остаются в силе. Мы предлагаем тебе стать одним из нас, Гончаром.

— Он лжет! — выкрикнул князь Дорант. — Не соглашайся, Райтегор!

Верховный чуть повернул к нему голову.

— По какому праву вы вмешиваетесь в наши переговоры с наследным принцем Ардонской империи, ваша светлость?

Старик, восседавший на гнедом жеребце, подъехал ближе, крепко сжимая внушительный меч:

— Нет уже давно той империи. И я вмешиваюсь по праву старшего родственника. Райтегор — сын моей дочери, княжны Сеаны Энеарелли, и мой внук.

Мне бы радоваться: дед во всеуслышание признал внука, но что-то мешало радости.

— Почему же вы хотите захватить меня в плен, князь, если я ваш внук? Или это такое проявление родственных чувств?

— Ты действительно хочешь это слышать? — старик властно выпрямился в седле. — Изволь. Я не знаю, могу ли назвать тебя внуком по праву крови, хотя формально это так. Но ты — дарэйли. Ты рожден рабом. И я хотел либо освободить тебя, либо, если не получилось бы, собственноручно убить, чтобы ты не позорил имя Энеарелли. Никто из нас никогда не будет рабом! Но сейчас я вижу, что заблуждался в отношении тебя, как ошибся, прокляв несчастную Сеану…

— Если ты знал о судьбе дочери, почему ты был с ее убийцами?

— Потому и узнал. И я был неофитом, а не жрецом. И стал им, чтобы помешать изловить тебя, Райтэ. Тебе предложили стать Гончаром. Так вот, лучше быть рабом, чем одним из этих подлых убийц женщин и детей. И еще я слышал, что дарэйли не могут стать Гончарами. Тебя заманивают в западню. Знай это, когда будешь принимать решение.

Он покосился на улыбавшегося Верховного. Тот не стал возражать. И вообще, мне казалось, что происходившее мало его беспокоило. Зато его показное равнодушие заставляло меня сильно нервничать. Что у Сьента на уме?

— Я это знаю, — ответил я князю. — Где мои друзья?

— Они живы.

Князь махнул рукой в перчатке, ряды всадников расступились, и я увидел израненных, но живых Граднира и Ксантиса. Тигрище оскалился и подмигнул, шевельнув при этом хвостом так, что лошадь находившегося рядом рыцаря повалилась вместе с седоком, как подрубленная. Граднир виновато поджал хвост, подцепил когтем рыцаря, не успевшего высвободить ноги из стремян, и поднял вместе с кобылой. Ксантис задорно засмеялся.

Они неисправимы, эти дарэйли! — скрипнул я зубами. Они находят повод потешаться даже на поле боя, находясь, в сущности, в плену у врагов. "Зачем же я понадобился князю?" — мучила меня мысль. Я спросил: