— Как только Радмиле еще обо всем поведать? — задумалась вслух девушка, вообразив, как хозяйка будет охать, вздыхать, потом возмущаться и ни за что не поверит словам девушки:

— Да не от него ребенок!

— А от кого? От святаго духа? Али ветром надуло? — наверняка бы спросила Радмила.

И что ей тогда ответить? Врать о погибшем возлюбленном, с которым вот-вот должна была повенчаться? Или сразу уж выдать себя юной вдовой?

— А он мне с этим телом достался! — единственное, что пришло в ответ на ее поиск достойного выхода из ситуации — правда. И, к сожалению, она бы принесла еще больше проблем, оскорблений и недовольства.

— Нет. Так и голову сломать можно! — прекратила тщетные попытки она, и решила спросить сторонней помощи. — Не хочешь подсказать?

Обернулась к стоявшему позади нее мужчине. Он отделился от теней — высокий, изящный, гордый. Присел рядом на землю, умудряясь даже так держать гордую осанку властителя мира, оставаясь по неземному красивым и холодным.

— Надеялась увидеть его? — спросил владарь.

— Хотела, но не надеялась. — Откровенничала Лиина. Она замолчала. Еще какое-то время смотрела прямо, а потом, почувствовав, как комок образуется в горле, повернулась к повелителю птиц. — Знаю, что ты не любишь, когда к тебе прикасаются. Но мне сейчас очень надо!

На его лице не отразилось ни удивления словам, ни протеста. Потому девушка положила голову ему на плечо и всплакнула. Пожалуй, она была единственной, кому владарь позволял прикасаться к себе и даже сам обнимал.

— Ты говорила, любовь приносит счастье и уверенность. Но сейчас ты плачешь. Разве это любовь? — спрашивал не понимающий людских эмоций владарь.

— Да, Квад. Любовь — она разная. Моя любовь к тебе — тихая и спокойная. Она напоминает поверхность этой реки. Такая же ровная и чистая. В ней нет огня, тревог или волнений. Любовь к Унке была камнем — стойким, уверенным, сильным, нерушимым.

— А с охотником?

— Как огонь. Она вспыхивает, ранит, обжигает. Потому я плачу. — Чуточку успокоившись, Лиина ткнулась лбом в его плечо. Перевела дыхание и посмотрела в лицо владарю. Он не менялся вот уже сотни лет. Ни морщин, ни седин. Ни вселенской тоски в черных очах, ни радости в них. И тогда Лиине захотелось сказать: — Как бы я желала, чтобы ты, мой дорогой Квад, ощутил все из перечисленного мной. Чтобы твое сердце, наконец, сбилось с мерного векового ритма; чтобы громко билось; чтобы больно; чтобы кровоточило, сопереживало; чтобы хотело оборваться, когда любимой нет рядом; чтобы выпрыгивало из груди, когда она прикасалась к тебе; чтобы ты мучился сомнениями; чтобы ловил каждую ее улыбку; чтобы обрел свое истинное сокровище, за которое мог бы и бессмертие свое отдать…

«Аки проклятье произнесла! — подумал, наблюдавший за всем со своей ветки Борис Васильич. — Жестокая девица!»

Но, похоже, владаря такие проклятья не пугали, а наоборот — казались ему любопытными. Он смотрел на девушку заинтересованно, будто и впрямь хотел испытать на собственной шкуре и боли, и страхи. Да за миллионы лет, прожитых в Ирие и вне его он так и не попробовал той жизненной соли на вкус.

— Если тебе больно, вернись со мной. В Ирие нет боли. — Ровным голосом ответил владарь. Кроме Лиины, точнее, кроме Аглаи, никто не мог точно распознать чувств или эмоций владаря. Наверное, потому он и выбрал ее много лет назад, привел в свою крепость и оставил подле себя. Хотя наблюдать за их общением было весьма любопытно и жалко. Ведь Аглая что только не испробовала, чтобы выжать из хозяина хоть какую-то реакцию: она уж с ним и ссорилась, и драться пыталась (он же как призрак уходил от удара за долю секунды), и плакала, и смеялась, даже щекотать его пыталась. Но — ничего!

«Как с камнем или куклой набитой!» — ворчала тогда она, насколько смог припомнить ее точные слова Борис Васильич.

Сокол мысленно улыбнулся.

«И вот до чего они докатились! — думал он. — Сидят, как два старика, на бережку и о жизни толкуют! Эх! Крепко же вас судьба связала! Не разойдетесь, даже заведи она семью! Так и будете проводить вечера — как два старца, в отдыхе от забот!»

— Вот рожу, пристрою ребенка под присмотр и тогда… только тогда полечу за тобой.

Казалось, владаря удовлетворил этот ответ. И они еще долго сидели там — у реки. Не говорили. Просто смотрели на красоту, созданную кем-то свыше. Девушка облокачивалась о плечо повелителя птиц, получая желаемую поддержку. А он… О чем думал владарь Ирия не ведомо. Даже мудрому соколу Бориске, знавшего его больше прочих. В общем-то, он мечтал бросить хозяина, и лететь домой, чтобы нормально поспать, а не сидеть на ветке среди ночи! Стар он был для романтических вечеров и перелетов через миры…

Всегда в делах-заботах, помогает другим, не редко забыв о себе.

Ее окружают люди (и даже мужчины). Но она — его маленькая колдунья, птичка-невеличка — выглядит одинокой. Нет. Она улыбается. Только в глазах ее столько печали, что улыбка горше и горше. Да такие перемены были открыты лишь для особо близких — прочим не дано.

Другие парни, заметив, что его — Варна — нет рядом, зазывали ее на гуляния. Пару раз Лиина все же ходила, поддавшись уговорам. И могла бы поступить, как большинство женщин — попробовать быть любимой другим или просто встречаться с кем-то, только бы насолить бывшему любимому. Вон Иван пытался завоевать ее внимание. Неуклюже, конечно. Кто ж девушку спаивать будет на свидании, да еще и сам надирется? Полез к ней с поцелуями…

Только послала ведь его девчонка, и красиво как — безжалостно! У Варна прям душа радовалась!

Вот только сердце охотника болело, когда он видел ее совсем одну: у реки, выполаскивающую белье или с ведрами у колодца. Она тосковала по нему. И он знал о том. Знал, и нарочно не приходил. Потому что злился. Пытался спрятаться в своем доме, отвлечься охотой от мыслей. Да выбираясь на крыльцо каждый день, шел по проторенной, знакомой тропе, вроде как по делам (воды набрать, зверя подстрелить, ловушки проверить), и сам не замечал, как так или иначе выходил туда, где была Она! А она делала совершенно будничный вид (именно что притворялась — Варн сразу замечал ложь), хлопотала по хозяйству и даже не пробовала развеяться в шумной компании — не отведывала угощений, над шутками не смеялась, песен с девушками не распевала, а уходила домой, предпочитая долгие разговоры с мудрой Радмилой, уборку, готовку, стирку. Вечерами, когда молодые разбивались на пары и гуляли по деревне, она сидела на скамье около дома и баюкала Сережку, напевая ему колыбельные степей. Мальчишка ничего не понимал в незнакомой ему речи, но засыпал в руках девушки, которая была ему и матерью, и сестрой старшей.

Да! Признаться, он и сам скучал по ней: игривым огонькам в ее глазах, звонкому смеху и тонкому голосу, по запаху ее кожи, по ласке ладоней, касавшихся его щеки, по огню ее редких поцелуев.

Но, несмотря на свою тоску, Варн никак не мог простить ее…

И не только он один.

Иван вот уже второй день намеревался увидеть на дне бутыля правду: за что Лиина с ним так не хорошо поступила?!

Бутыль — один за другим — оказывались пустыми, а на дне — ни записочки, объяснившей бы почему эта ненормальная девица дала отворот-поворот, еще и в самую морду расхохоталась! Ну, чем? Чем он плох?

Сокол ведь!

— И клюв, как у него, и грудь — колесом… И вообще, хвост ты, Ваня, распустил, как петух… Ощипанный! — хохотал в пьяной голове голос девушки, зля парня и распаляя желание подвигов… неблаговидных.

— У, зараза! — ударил кулаком по столу Ваня.

Степа только и успел пронаблюдать внезапный прыжок самогона, а затем его неминуемое приземление… Мимо… На землю… И вдребезги.

Парень схватился за голову и раскрыл рот не в силах описать товарищу боль вселенских масштабов, свалившуюся на его сердце одним щедрым махом… то есть ударом кулака. Хотя описание сорвалось с его губ, да и то в непечатном словце. А потом:

— Убить! — завопил Степан, бросаясь на Ваню.