Ее слезы не успели высохнуть, как она потянулась к его прохладной руке, словно в те далекие и темные времена, когда она не понимала, зачем добрый и мудрый Пхар отдал почти всю свою кровь ради нее — проклятой, и почему ее родные убили ее детей, ее мужа… И почему этот красивый, чуждый человеческому миру мужчина хочется избавить ее от горя и боли, даровать ей благодать… Она до сих пор не знала ответа на все эти вопросы. Кроме очевидного: в Ирие она сможет забыться.

— Гарь… — вдруг слетело с ее губ, и Лиина вскочила на ноги так и не дотронувшись до ладони владаря. Она потянула носом запах гари. Присмотрелась, и увидела, как там, далеко, за деревьями валит дым, поднимаясь аж до самых небес. А стоило прислушаться, и слух уловил крики, вопли, мольбы о помощи и бесконечно сыплющиеся на кого-то проклятья. Скорбившее и умирающее, разбитое сердце в миг забыло о скорби, решив оставить ее на потом, восстало из пепла и забилось ради единственного смысла существования.

— Элишка, — кричала Лиина, опасаясь не успеть.

Да даром только звала и ноги в кровь сбила. Деревня занималась грозным пламенем, пожирающим дома, скот и людей. Кони и коровы, козы, которым удалось выбраться из огненного плена бежали, вытаращив глаза, на ходу затоптав кого-то маленького, потерявшегося, не сумевшего спрятаться за спасительной маминой юбкой. Присев на одно колено около распластанного тельца, Лиина с облегчением выдохнула — не ее Элишка.

Всадники, гремя доспехами топтали людей, бросали зажженные факелы в окна и крыши, прокалывали копьями беззащитный народ. Те, кто пытался дать отпор беде, уже лежали на земле. Только женщины, старики и дети метались в суматохе и кровавом хаосе.

— Элишка! Элишка! — изо всех сил кричала Лиина, шаря взглядом по лицам мертвых и живых.

— Мама! — бальзамом пролился тонкий испуганный голосок, бежавшей ей навстречу дочурки.

— Стой! — кричал измазанный кровью, грязью, притрушенный пеплом, обожженный огнем, Сережка, не поспевая на малышкой. В самую последнюю секунду он успел оттащить ее из-под копыт коня.

— Сережа! Где бабушка? Где Алеша и Любава? — подоспев к детворе, Лиина прижала их к земле, затолкав под телегу.

— В доме. — Ответил мальчик, и тут же поймал за руку, чтобы сестра не смела ходить. — Горит он. Вместе с ними горит. Всадники все дома пожгли.

— Элишка, иди ко мне! — подняв дочь на руки, Лиина собралась с духом. Нужно было очень быстро бежать из этого кошмара, и при том не столкнуться с убийцами, не привлечь их внимание к себе. — Сережа, держись меня. Не отставай ни на шаг! Укроемся в лесу!

Мальчик кивнул, и они попробовали пробраться к кузнице. Элишка дрожала, но очень старалась не кричать и не плакать. А мама так сильно прижимала ее к себе, что девочке порой становилось сложно дышать. Крадучись, прижимаясь к земле, иногда ползя в грязи, смешанной с кровью, натыкаясь на тела соседей, им удалось добраться до кузницы. Пригорок и соседский огород были слишком уж открыты для обозрения. Лиина почему-то подумала, что стоит им побежать к забору на том краю и они не успеют даже отвернуть выбитую палицу, чтобы скользнуть в нее, а там скатиться по пригорку и убежать через лужок в лес, как их непременно увидят, отловят аки скот и убьют. Видеть гибель детей Лиина не собиралась больше. Так что решила немного выждать время. Оставалось только найти подходящее местечко, где схорониться до тех пор, пока воины не уйдут. Однако живых в деревне почти не было, и взгляды убийц стали выискивать хоть кого-то шевелящегося, хоть полуобморочного, подающего признаки жизни, чтобы поиздеваться и добить. Они обходили каждое тело, протыкая его копьями и мечами.

Совсем скоро даже в огне утихли крики.

— Сиди здесь и что бы ни случилось, не смей вылезать! Понятно? — спрятала дочку в бочонке Элишка, и оглянулась на Сережу. Мальчик следил за передвижением мучителей, и попутно искал какой-нибудь острый и увесистый предмет, которым бы, наверняка, порешил всех и вся. Лиина ухватила его за плечо.

— Не смей! — зашептала она. — Ты и Элишка — все, что у меня осталось!

Сережка стиснул зубы, и согласился спрятаться под брошенными кожаными фартуками, зарывшись в свалке бревен.

Воины еще не утолили жажду крови, рыскали по опустевшей улице, любовались пожарами. А меж тем, столбы дыма тянулись с той стороны, где была когда-то деревня Серые Мельницы, и с других сторон тоже.

— Всех положили. — Доложил старшему мужчина в жестяных доспехах и перевернул на себя ведро воды.

— И в соседней? — уточнил его старшой, вестник кивнул.

— Не хорошо это. А если б так с твоей родной деревней расправились? — единственный здравый голос обратился к старшине сбоку.

— А я сирота. Нет у меня никого. Я при барине вырос. — Хмыкнул тот.

— А будет ли у тебя барин, после того, как князь прознает о самоуправстве? — не унимался рассудительный.

— Будет. Куда ж он денется. До князя все этой дойдет, как сожжение мертвых деревень, которые чума покосила. Вот и все. А будешь сам болтать много, и ты чумой заболеешь! — намекнул старшина. — Осмотрите все и поворачиваем домой!

Воины сожгли то, что еще оставалось целым. И даже бросили немного огня на свалку бревен около кузницы. Но отчего-то не торопились уходить, то ли любуясь бушующим пламенем, то ли ожидая кого-то.

Чувствуя, как занимается древесина над ее головой, и как уже перескакивает на одежду огонь, Лиина отчаянно сжимала челюсти. Терпела до последнего — пока алчное пламя не перекинулось на голову. И вот тогда она выкатилась из убежища, крича и катаясь по земле.

— Каланча, добей, что ли! — брезгливо приказал старшина, и тетива в руках воин зазвенела.

— Нет! — словно черт из табакерки, раскидав горящие поленья, сам в огне выскочил Сережка. Стрела впилась в него так жадно, будто была оголодавшей псиной, которой дали кусок мяса. С хрипом, булькая кровью, мальчик рухнул навзничь и замер. Следующая стрела лишила мук саму Лиину, не успевшую и доползти до названного братца.

— Теперь точно все. — Подсчитал вестник.

Старшина махнул рукой, и получившие свое слуги барина, повернули назад, туда, откуда прибыли по души крестьян.

И словно смерть в черном одеянии, над Лииной склонилась фигура.

На прекрасном лице владаря не было ни намека на отвращение. Он приподнял ее голову, слегка присев.

— Этого могло не случится… — сказал он.

Пусть и получалось плохо, но Лиина попробовала улыбнуться.

— Видишь, мой владарь, мой Квад… Я умираю на твоих руках… — Хрипя и корчась в судорогах, говорила она. — Та, которую ты прочил себе! И ты даже слезинки не проронил. Это не любовь, Квад…

Захлебываясь собственной кровью, она успела сказать только:

— Мои крылья… Отдай ей!

Ее взгляд навсегда остановился. В поле его зрения была белокурая маленькая, плачущая девочка, робко стоящая в стороне, позади хозяина птиц, среди разрухи и смерти.

— Спи сладко, горлица! — пожелал погибшей владарь и поднялся на ноги. Маленькие светящиеся голубки уже поднимались в небо и могли разбрестись без его внимания. Он торопился вернуться в свои владения, оставив все плохое здесь, раскинул широкие черные крылья, и… маленькая ручка настойчиво потянула его назад. Квад обернулся.

— Мама не встает… — пожаловалась Элишка.

Она заметила, как раздраженно сузились его глаза, будто на букашку посмотрел. А потом он словно оледенел весь и отмер.

— Идем, — сказал, подхватив девчушку на руки.

Вместе со светящимися голубями они взмыли в небо. Земля отсюда показалась такой крошечной, и маму уже не было видно. Только Ора — папин ястреб — смиренно летел за черным владарем и Элишкой, словно на привязи.

Ирий совсем не походил на райское местечко: повсюду лил проливной дождь и небо настолько затянуло тучами, что солнце, даже при большом желании, не смогло бы коснуться лучами земли, чтобы пробудить красивые цветы. Да и земли тут сонная Элишка не заметила. Огромная черная башня и вода вокруг. Крошечную девочку хозяин этих мокрых земель принес на руках, с долей брезгливости. Сгрузил ее на свою постель (к слову, единственную во всей башне) и устало опустился в кресло. Голуби, пересекая черту миров, превратились в огоньки, скользнули сквозь стены черной башни и поселились в глубоком подземелье.