— Вы считаете, — удивился Бенжамен, — что этот отрывок не сможет навести нас на след?

— Может быть, и сможет! Но не будем торопиться. Действительно ли речь идет о судебном процессе? Если да, то где он происходил, в монастыре? Имеет ли он отношение к нашим героям? Даже если окажется, что такое возможно, мы пока не можем связать найденную вами запись с нашей тайной. Необходимо соблюдать осторожность.

Бенжамен молча смерил его взглядом. Последний совет осторожности никак не вязался с азартным блеском глаз его собеседника.

— Целый водопад новых сведений, — продолжал брат Бенедикт. — Слишком много для одного дня, особенно после длительного воздержания! У меня в голове все перемешалось! Оставьте все здесь. Я посмотрю это утром, на свежую голову, и, так и быть, вечером сам приду к вам. Главное, не забудьте захватить оригинал из архива! Знаете, брат мой, я не часто говорю такое, но я очень вами горжусь.

Он встал и потянулся всем своим огромным телом. Бенжамен смотрел на него, кивая головой, что большой монах принял за согласие. Но он ошибался. Машинальные кивки означали, что его плану, конечно, будут следовать, но следовать с величайшей осторожностью…

Брат Бенедикт немного опоздал. Он вошел, улыбаясь, быстро оценил обстановку новой кельи своего собрата и, не дожидаясь приглашения, уселся на один из двух стоявших перед письменным столом стульев. Бенжамен — он читал, сидя на постели, — внимательно следил за театральным появлением напарника, который, готовясь приступить к работе, уселся к нему спиной на стул, слишком маленький для огромного тела.

Бенжамен выждал немного, прежде чем прервать молчание.

— Судя по всему, от вашего несварения мозгов остались одни воспоминания, брат мой!

Вместо ответа брат Бенедикт, не оборачиваясь, похлопал ладонью по сиденью свободного стула.

Бенжамен отложил книгу, встал и торопливо присоединился к своему гостю.

— Не притворяйтесь немым, — шепнул он ему на ухо. — Только не теперь! Расскажите лучше, что заставляет ваши глаза блестеть так, как они блестели вчера, когда вы выставили меня за дверь… Вы недооцениваете меня, брат мой, неужели вы думаете, что я ничего не вижу? Будьте осторожны, почтеннейший! Расслабляться опасно!

Большой монах повернулся к Бенжамену. Лицо его выражало сложную смесь сомнения и раскаяния.

— Что, так заметно?

— Просто я начинаю узнавать вас, досточтимый брат. И когда я вижу искры в ваших глазах, отблеск огня, пожирающего вас изнутри, то понимаю, что это неспроста.

Брат Бенедикт долго молчал, прежде чем ответить.

— Не думайте, что я притворялся уставшим, мой мальчик. Я и вправду устал. Но вы правы, кое-что пришло мне в голову. Маленькая и не вполне понятная мне самому деталь, показавшаяся важной, которую я и решил уточнить, прежде чем двигаться дальше. Вчера вечером мы могли бесконечно долго рассуждать, был ли тот суд причиной всего произошедшего или нет, но так и не выяснить этого наверняка. Однако я нашел то, что искал, и сегодня готов сообщить вам, что судилище имеет прямое отношение к нашей истории.

Бенжамен постарался скрыть свое возбуждение. Он успел достаточно хорошо изучить характер большого монаха и помнил, что тот любит скрытничать. И теперь его старания казаться искренним и благородным внушали юноше большие подозрения, так что он продолжил тем же тоном:

— Вы только посмотрите! Просто лавина новых фактов! Неужели вы обнаружили недостающие страницы?

Может быть, впервые брат Бенедикт изменился в лице.

— Если вы ожидали именно этого, то будете разочарованы. Я вот думаю, рассказывать мне вам или нет, — добавил он, догадавшись, что его уже подозревают в сокрытии фактов.

Бенжамен предпочел обратить все в шутку.

— Ошибаетесь, брат мой. Я пошутил безо всякой задней мысли. Вы еще ни разу не дали мне повода разочароваться в вас. Не надо упрекать меня за то, что мне хочется верить в чудеса.

«Какая муха укусила этого цыпленка?» — подумал здоровяк, широко улыбаясь.

— Не волнуйтесь, всему свое время! — продолжал послушник. — Рано или поздно мы найдем недостающие листки.

«Если их уже не нашли», — подумал он помимо воли, снова становясь серьезным.

— А пока, — продолжал брат Бенедикт, — я говорил вам, что мне удалось найти связь между тайной и приговором, о котором идет речь в вашем палимпсесте. Это само по себе уже неплохо, ведь так?

— В «нашем» палимпсесте, — перебил его неисправимый послушник. — Мне кажется, у нас все должно быть общим.

— Вы правы, в «нашем», — кивнул брат Бенедикт. — И я рад, что вы так говорите. Помнится, еще не так давно вам не хотелось следовать этому принципу.

Удар был чувствительным, но Бенжамен лишь громко сглотнул. Надо было оставаться объективным и смириться: когда дело доходило до словесных баталий, он и в подметки не годился старшему товарищу.

— В самом деле, — кротко продолжал брат Бенедикт, умевший довольствоваться небольшими победами, — в документе речь идет о суде и приговоре, вынесенном голосованием, итог которого был известен заранее. Именно упоминание о голосовании меня и насторожило, потому что существовал прецедент. Я вспомнил, что такой способ уже применялся и отражен в «Хрониках» аббата Петра, отца-основателя обители. В конце своего правления он решил предложить своим последователям увеличить число членов общины. Будучи человеком мудрым, он не захотел ничего никому навязывать и прибег к тайному голосованию, и нам известно, что его предложение было отвергнуто… восемью черными камнями против четырех белых!

Бенжамен машинально почесывал голову.

— Белый мрамор — это камень! — прошептал он.

— Вот именно, мой дорогой брат! Судьба вашего, простите, нашего осужденного, возможно, решалась таким же образом. Мне кажется, что франкмасоны и теперь еще прибегают к такому способу голосования в спорных ситуациях. Жаль, что я не вспомнил об этом сразу, как только мы достали шар из гроба де Карлюса. Теперь я думаю, что именно суд и был детонатором трагедии. Помните, что сказал отец де Карлюс своему новому Амори: «Одна только людская несправедливость — причина этого несчастья». Видимо, кое-кто выступил против вердикта, и два клана столкнулись.

— Столкнулись насмерть, — уточнил он, немного помолчав.

Бенжамен согласно кивнул. Предположение о возможной братоубийственной бойне представлялось все более вероятным.

— Черные против белых, так сказать.

— Вот именно, — согласился монах. — Голосовавшие за казнь против тех, кто не хотел ее допустить. Исходя из этого, надо постараться определить расстановку сил. У вас найдется листок бумаги?

Бенжамен выдвинул ящик и дал брату Бенедикту то, что он просил. Большой монах разделил страничку на две части длинной вертикальной линией.

— Прежде всего, коль скоро отец де Карлюс так трепетно хранил белый шар, коль скоро он попросил положить его в урну со своим прахом, разве можем мы думать, что он голосовал за смертный приговор? Что он бросил черный шар? Вот нам один голос против. Вернемся теперь к автору рассказа о судилище. В каком он лагере? Вчера вы сказали, что, по вашему мнению, он не принадлежал ни к одному из них. Я не согласен. Этот человек участвовал в голосовании, и когда он пишет, что «они сами вынесли такой приговор», разве не высказывает своего мнения?!

— Он мог воздержаться, — предположил Бенжамен.

— Маловероятно. Как вы справедливо заметили, он знал, о чем говорил. Если черные «не ведают, что за силу пробудили», то ему-то это было прекрасно известно. Поэтому он и не рискнул восстать против этой таинственной мощи. Но прежде всего… прежде всего… не будем забывать, что речь идет о монахе, давшем обет молчания. Его контакты с окружающими крайне ограничены. Что из этого следует? Что это за сила, возможности которой ему так хорошо известны и возрождение которой он предвидит, если это не его собственная сила?

— Вы хотите сказать, что воскресший мертвец, о котором он пишет, это он сам?