– И что прикажете делать?

– Можете спокойно возвращаться домой.

– Зачем же я приходил?

Вопрос был оставлен без ответа: живчик вернулся к изучению бумаг, разложенных на столе в кабинете ллавана.

– Получается, что я могу не являться на службу?

– Именно.

– Тогда... Выдайте мне бумагу, подтверждающую, что я отсутствую на службе по приказу начальства, и сие отсутствие не скажется пагубно на размере моего жалованья.

Взгляд Салима, снова обратившийся на меня, ехидно сверкнул:

– Это не моя забота.

– А чья?

– Ллавана.

– Где же он?

– У него слишком много дел, чтобы сидеть в кабинете... Идите домой, heve Тэйлен! Впрочем, перед тем, как уйдёте, я хотел бы просить Вас изложить в письменном виде суть вашей работы.

– Суть моей работы?

– Ну да, опишите по порядку, что и как делаете для этих... как их... средоточений. И всем остальным велите сделать то же самое! Вы поняли?

– Да, вполне.

– Ну так идите!

Живчик небрежно шевельнул пальцами, опуская взгляд в бумаги с тем умным видом, который обычно свидетельствует о полном отсутствии понимания смысла исполняемых действий.

Что и как... А в самом деле, каким образом мы составляем эти самые средоточения? Если быть до конца честным, приходится признаться: никаким. Попросту описываем то, что уже существует. Пользуясь сведениями, переданными Городской управой. Изредка, правда, проверяем, верны оные сведения или нет, но нас мало волнует правдивость средоточений. Мы получаем жалованье, и этой причины довольно, чтобы делать то, что делаем. Но меня уже некоторое время мучает странное чувство...

Есть нечто более глубокое, чем сиюминутная потребность в вытягивании денег из имперской казны. Нечто, обозначенное символом «средоточение». Откуда вообще взялось само это название? Почему оно звучит так странно? Не «рассредоточение», не «сосредоточение», а именно так, без указания направленности действия? Может быть, потому, что ортисы можно и рассредоточивать, и сосредоточивать? Очень похоже на правду. Но какой отсюда следует вывод? Пока всего лишь один: тот, кто придумал составление средоточений, либо вкладывал в них непостижимый непосвящённому смысл, либо совершенно случайно всколыхнул ряску на поверхности бездонной трясины. Я чувствую эту глубину. Не могу описать свои ощущения словами, даже нарочно представить не могу, но всякий раз приближаясь, содрогаюсь. Здесь что-то есть. Что-то очень важное. И Салим, по всей видимости, тоже знает о существовании тайны, но, как и я, не предполагает, в чём именно она состоит, потому и взялся за нас. Хочется ли мне найти разгадку? Пожалуй, да. Хочется ли мне делить её с живчиком? Пожалуй, нет. Если у вас есть определённый ответ на важный вопрос, вам повезло: вы всегда придумаете способ придерживаться принятой линии поведения. Мне – повезло.

И когда Салим заглянул ко мне в кабинет, ослепляя очередной масляной улыбочкой, на вопрос: «Вы закончили?», я ответил:

– Нет.

– Сколько Вам потребуется времени?

– Не имею ни малейшего представления.

– Вы не можете описать то, чем занимаетесь?

Кажется, он неприятно удивился. Странно: мои поступки должны были свидетельствовать, что я мало смыслю в работе, не более того, но живчик, похоже, очень сильно рассчитывал получить сведения. Какие угодно. От кого угодно. Лишь бы получить.

– Я не буду этого делать.

– Почему?

– В бумагах управы должно быть указано всё, от начала и до конца. Зачем я буду своими словами пересказывать уже существующие описания? Ведь я искажу их смысл, а этого никак нельзя допускать, верно?

Салим прогнал с лица улыбку.

– Ничего страшного, Вы только пишите!

Я повертел в пальцах остриженное Дарисом перо.

– А знаете... Не буду.

Круглые щёки надулись:

– Вы не подчиняетесь распоряжению ллавана!

– Правда? Что-то я нигде его не вижу.

– Я уполномочен передавать его распоряжения.

– Да-а-а? Не припомню Вашего имени в бумаге из головной управы.

– Меня назначил сам heve Дьясен!

– Но я-то об этом не знаю.

Салим окончательно записал меня в разряд своих врагов: чёрные глазки скукожились до размеров бусинок.

– Вы будете упорствовать?

– Я всего лишь следую законам Империи.

– Каким ещё законам?

– Работа управы подчиняется Кодексу о доходах казённых и душевых[11]. Наше жалованье поступает из Меннасы, но вот уже несколько месяцев мы не получаем ни лоя. И согласно Кодексу, имеем право считать себя свободными от исполнения личных договорённостей до тех пор, пока головная управа не уплатит все накопленные долги, раз уж казной распоряжается она.

Знания законов живчик не ожидал. От нелепо выглядящего мальчишки – тем более. Но сказать что-то в опровержение моих слов не посмел: видимо, потому, что сам слабо разбирался в букве закона. Я тоже не семи пядей во лбу, но у меня есть хороший знакомый, который в своё время глубоко и подробно копался во всём тексте Кодекса, а потому способен дать справку по любому вопросу и подобрать законное основание почти для любого действия. Кроме покушения на императорский престол, разумеется. Хотя даже в этом случае оправдание можно найти: не по закону, так по-человечески, потому что Империей правили порой такие личности, что за их преждевременное отстранение от власти путём пресечения жизни граждане с радостью доплачивали бы. Не в казну, а тому смельчаку, который решился бы исполнить «волю народа» и устроить вынужденную смену императора. Кстати, нечто подобное и происходило. В не таком уж далёком прошлом. Только, тс-с-с! Я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали.

После полудня в управу соизволил заглянуть временно бывший ллаван. Присутствие в собственном кабинете пришлеца Гоир воспринял внешне спокойно, хотя именно это спокойствие и говорило о крайней степени напряжения. А когда в ход пошла курительная трубка, всем стало ясно без слов: наш управитель чувствует себя не так хорошо, как притворяется. Впрочем, перед нами он выступил с ободрительной речью, в которой убеждал не волноваться, не бросать все дела и не уходить, потому что уверен: всё разрешится вскорости и наилучшим образом. Тоймены и пэйт – шумливый, бодрящийся старичок, скандаливший с Салимом целое утро по поводу пропавших за трёхдневье отдохновения свитков договорённостей – поверили, сделали вид, что успокоились, и разошлись по кабинетам. Гоир тоже прошёл в кабинет. Свой, а теперь занятый пришлецом. Я, не имея никакого желания (да и возможности) что-то делать, остался в коридоре подпирать спиной стену в ожидании окончания беседы вышестоящих особ.

Беседа не затянулась: прошло менее часа, и Салим, зажав под мышкой очередную папку с бумагами, выскользнул из кабинета, не удостоив меня ни взглядом, ни словами прощания и потопал к лестнице, ведущей вниз, к выходу. Наша управа располагалась в нескольких комнатах на втором этаже, над лавкой мебельщика, который, будучи владельцем дома, любезно согласился за умеренную плату разместить «государственных людей» в пределах своего владения. Собственно, это обстоятельство оказалось нам на руку: когда я заглянул в кабинет, Гоир пригласил меня присесть и на вопрос «куда же нам теперь подаваться» ответил:

– Никуда. Мы останемся здесь.

– Но... этот дядя вряд ли будет доволен.

– А причём здесь он? Он не имеет никакого отношения к этому месту: я плачу за него из собственных средств.

Ну да, конечно. Из денег, недоплаченных нам. Впрочем, сейчас не время делить долги.

– Значит...

– Всё остаётся, как было.

Я посмотрел на ллавана, не скрывая посетивших меня сомнений:

– Вы рассчитываете вернуть себе управу?

– Она ещё не потеряна.

Интересно, Гоир сам верит своим словам? Наверное, верит. По крайней мере, врёт он настолько вдохновенно, что распознать в его речах искажение действительности совершенно невозможно. Пока слушаешь. Потом, разумеется, сопоставив свидетельства разных людей, приходишь к выводу, что большая часть откровений ллавана – жутчайший вымысел, но крупицы истины всё же имеются. Слишком редкие, чтобы быть заметными, но не теряющие от этого своей значимости. Собственно говоря, именно эта способность вдохновлять в своё время и затащила меня и двух тойменов в управу: мы самым глупым и наивным образом поддались очарованию. Ну ладно, Дарис и Ксантер, мальчишки сразу после Академии, ни дня не работавшие ни в одной управе. А вот я... Честно говоря, стыдно, имея опыт расставания с очень похожими ллаванами, снова попасться на тот же крючок. Впрочем, не скажу, что сильно жалею об этом. Наверное, вообще не жалею, потому что наконец-то смог найти для себя занятие понятное и исполнимое, к тому же, позволяющее выкроить время под собственные маленькие удовольствия.