Дно обнажилось к вечеру. И целиком обнажился вход в старую баржу. Довран, на правах хозяина Волшебного царства, первым полез к своему Падишаху, и вдруг выскочил оттуда, как ошпаренный кипятком.

— Аждарха! — крикнул он испуганно. — Аждарха!

Ребята засмеялись, но тут же насторожились: а может и в самом деле там поселился какой-нибудь дракон!

— Ай, трусишки, — пожурил детей Абдулла и, согнувшись, залез в баржу.

Все примолкли, словно ожидали чуда, и оно свершилось. Вся баржа вдруг загудела от удара внутри, а завхоз выскочил из нее весь забрызганный илом. Выскочив, он упал на спину, и было такое впечатление, что его выбросили из Волшебного царства.

— Аждарха! — голосом, срывающимся на крик, проговорил Довран.

— Чудовище там, — вымолвил и Абдулла, торопливо поднимаясь на ноги.— Шайтан... Он меня так саданул по лицу— я думал мозги из моей головы выскочили.

— Наверное, это большой сом,— предположил Клычдурды-ага и посмотрел на сына. — Довран, иди домой и принеси сандов.

Довран тотчас со всех ног пустился бежать и минут через десять вернулся с острым трезубцем, насаженным на длинную палку. Клычдурды взял сандов, приблизился к отверстию в баржу и сунул туда трезубец. Снова послышался мощный всплеск и глухой удар, отчего вся баржа загудела, как огромный колокол.

— Сом... Другого ничего не может быть, — уверенно заявил Клычдурды-ага. — Сейчас мы попробуем его вытянуть.

По лицу бакенщика разлились красные пятна от волнения и любопытства. Многое он повидал на своем веку, но такое увидел впервые.

Зайдя сбоку, Клычдурды-ага заглянул в баржу, затем с силой вонзил трезубец в большое черное пятно, которое он разглядел. В следующее мгновение черенок трезубца вырвался из его рук и беспорядочно начал ударяться по рваным стенкам отверстия. Снова баржа загудела, словно кто-то ударил в набат. И черенок трезубца метался из стороны в сторону довольно долго. Но вот чудовище успокоилось. Клычдурды-ага вновь подошёл к дыре, взялся за черенок и потянул на себя. Бакенщик бросил выразительный взгляд на столпившихся, дав понять, чтобы помогли ему тянуть трезубец. Тотчас подбежали Новрузов и Абдулла. Втроем они, упираясь пятками в скользкую илистую жижу, кое-как вытянули из баржи чудовище. Это был пятипудовый сом. Трезубец попал ему в спину и голову. Удар был смертельным, и сейчас сом лежал без движения. Вытащив с трудом из него трезубец, Клычдурды с досадой заругался, отошел и сел на песок. Было похоже, что он недоволен был собой. Недоволен тем, что убил сома. А может быть, досадовал на то— какой урон нанесло природе нынешнее половодье. Дети, как только бакенщик отошел, гурьбой бросились к сому и принялись разглядывать морду, усы, плавники, хвост. Кто-то тотчас объявил:

— Смотрите, смотрите, у него в зубах какая-то тряпка!

— А ну-ка, помогите разжать ему пасть — сказал Генка. Принесли нож. Кое-как разомкнули рыбьи челюсти и извлекли из пасти грязного и измятого Падишаха.

— Да это же твой Падишах! — воскликнул Генка, с испугом посмотрев на Доврана.

— Какой падишах?! — Чей падишах?! — пришли в восторг дети.

Довран, словно его, обидели и оскорбили, побледнел, вытер кулаком нахлынувшие вдруг слезы и побежал прочь. Побежал в сторону своего двора. Ему кричали, чтобы остановился, но он даже ни разу не оглянулся.

Жгучий стыд за своего Падишаха и самого себя испытывал Довран, и несколько дней подряд не показывался возле старой баржи и пионерлагеря. Несколько раз к нему приходили его друзья, но он, стыдясь встречи с ними, убегал со двора, прятался в саксаульнике и терпеливо ждал, когда они уйдут. Довран видел как его отец недоуменно разводил руками и объяснял что-то Генке и Бяшиму: здесь мол был, только что крутился во дворе. Подождите, сейчас появится. Но у Доврана хватало терпения сидеть, спрятавшись в кустах, час, два, три. И если бы потребовалось, он просидел бы весь день. Друзья же Доврана — и в первый, и во второй, и в третий раз, потоптавшись у двора, и покричав: «Э-ге-гей, отзовись — где ты, Довран!» уходили восвояси. И на четвертый день, решив, что он вообще решил порвать дружбу с ними, не пришли к нему.

— Хай, дурачок, — стыдил его Клычдурды-ага. — Люди к тебе со всей душой, а ты бежишь от них. А еще в школу к ним хотел ехать... В интернат. Ты хоть мне скажи — на что ты так обиделся? Почему прячешься от ребят?

Довран отмалчивался, и Клычдурды-ага больше удивлялся загадочному поведению сына. Разве мог догадаться отец, что сын его испытывает нестерпимый стыд, оттого, что его Падишах, которого он считал- владыкой вселенной, вдруг оказался в пасти сома! Обыкновенного сома. И сам он, Довран-батыр, охранитель и защитник волшебного царства не смог спасти своего Падишаха от какой-то ничтожной рыбы. В ушах Доврана до сих пор стоял смех детворы: «Какой падишах?! Чей падишах?!» Интернатцы подняли на смех грязного изодранного падишаха, оказавшегося в пасти сома. Но они подняли на смех и самого Доврана, который допустил сома до Волшебного царства. Они смеялись, и в этом Довран не сомневался, над его бессилием... Шли дни, но Довран по-прежнему отсиживался дома. Управившись по хозяйству — сварив обед, почистив в загоне у овец, — он обыкновенно забирался на крышу, обхватывал руками колени и, склонив голову, молчаливо и грустно смотрел на карагачовую рощу и сверкающую под солнцем Амударью. После половодья она опять обмелела, вся расчленилась на рукава и островки. Фарватер сместился к самому берегу. И хотя воды в реке было мало, но все равно стремнина подмывала лессовый обрыв, над которым стояла хижина бакенщика. За рекой вновь простирались зеленые поля и деревья. Иногда, подолгу взглядываясь в заречное пространство, Довран вдруг обнаруживал едущую машину и узкую ленту дороги. Мальчик не спускал с движущейся точки взгляда, боясь потерять ее из виду, следил за ней до тех пор, пока она не исчезла в жарком мареве.

Из состояния забывчивости обычно его выводили звуки пионерского горна. Довран вздрагивал, приподнимался и чувствовал как все в нем загорается ревнивой завистью. Переболев припадками стыда, он теперь все время думал о том, как бы ему невзначай встретиться с Генкой, Бяшимом и Аннагозелью. Специально в карагачевую рощу он не пойдет: чего доброго еще засмеют. Да и вообще, начнут расспрашивать — почему убежал, почему не показывался никому на глаза. Разве это объяснишь? Если говорить совсем уж честно, то Довран разочаровался в своем Падишахе. Вспоминал о нем с досадой, как о бессильном человечишке, а еще точнее, как о беспомощной кукле. Сейчас, если бы ему подарили еще одного Падишаха, он ни за что бы не взял его. И в разгромленное Волшебное царство больше его не тянуло. А вот без новых друзей он обойтись никак не мог. Он так скучал по ним, и так переживал, боясь, что они посмотрят на него с презрением.

Однажды, когда Довран, сидел задумавшись, на крыше, ко двору тихо, совсем незаметно, подошла Аннагозель.

— Довран, здравствуй! — окликнула она его, отчего он вздрогнул и смутился.— Ты чего там сидишь? Тебе там хорошо?

— А тебе-то что, — грубовато отозвался Довран и пожалел, что так плохо встретил девочку.

— Ты почему не приходишь к нам?— спросила она, войдя во двор и усаживаясь на тахту.

— Да не знаю... Дел очень много,— соврал он, не зная как ей ответить. — Река опять обмелела...

— Ну и что?

— Как — что? Река обмелела — теплоходы и пароходы все время на мель садятся. Мы с отцом каждый день снимаем с мели штук по пять.

— Ну и врунишка же,— засмеялась Аннагозель.— За последние двадцать дней по Амударье мимо нас прошла только одна самоходная баржа. Мы видели, как твой отец ездил к ней на своей моторке, а тебя в лодке и не было.

— Нет — был! — упрямо возразил Довран.

— Нет — не был! — Аннагозель лукаво засмеялась. — Мы сидели в твоем Волшебном царстве — и все видели. Отец твой поздоровался с капитаном, потом поехал на моторке впереди самоходной баржи, чтобы она не села на мель. И самоходная баржа не села... А в твоей барже — опять Волшебное царство. Я твоего Падишаха в корыте выстирала, чалму ему новую сделала. Мы опять его посадили на трон. Он сидит и ждет тебя. Пойдем — посмотришь?