— Не могу так уйти, обиделся Черкез. — Если бы не ты — пропало бы мое счастье. Спасибо тебе, товарищ командир.

— Ну и чудак же ты, парень! — удивился Рева. — Это мы тебя должны благодарить за то, что помог догнать банду. Да и сам ты лихо помахал саблей. Постой-ка, помолчи с минуту...

Рева вынул из сумки лист бумаги, послюнил химический карандаш и написал справку о том, что член кооператива Реджепов Черкез участвовал с чекистами в разгроме басмаческой банды. К справке прихлопнул треугольную печать.

— Возьми, это тебе пригодится, — сказал Рева.

Джигит прижал справку ко лбу и положил в тельпек. Рева встал.

— А теперь поезжай в Чешме.

Черкез с неохотой удалился. Подойдя к жене вновь озабоченно сказал:

— Он не принял моего приглашения... Да и... разве так благодарят?! Я подарю ему своего коня, Джерен.

Женщина испуганно схватилась за ворот платья. Черкез подошел к скакуну, прижался щекой к его теплой морде.

— Эй, джигит, иди-ка скорей сюда!— позвал вдруг Рева.— Дай твою справку.

Черкез с недоумением подал бумажку. Рева приписал к ней еще несколько строк и подвел джигита к белому скакуну.

— Прости, — сказал Рева. — Я совсем упустил из виду, что ты не один. Тут я написал в справке, что эскадрон дарит тебе коня... Возьми. На нем ездил Эргаш. Но разве достоин басмач такого красавца?! — Рева хлопнул скакуна по крутой холке. — Отныне будешь ездить на нем ты. Давай садись и поезжай — агитируй в кооператив бедняков. Рассказывай им о новой жизни.

Шла зима первого военного года. Зима сухая, с пронизывающими колючими ветрами. Иногда выпадал снег, но тут же таял, и мостовые, вылизанные ветром, поблескивали неприютно и холодно. А на городской окраине, там, где к каменным домам подступали круглые кибитки туркменского селения, после снега долго не просыхала грязь. С утра до ночи месили ее приезжие на ослах и верблюдах. Они вереницей тянулись в город, где с наступлением рассвета оживали базарные прилавки.

Наш дом возвышался над базарной площадью, и я просыпался чуть свет от шума и говора многолюдной толпы. Включал радио, слушал сводку Совинформбюро, потом вставал и шел в очередь за хлебом.

Магазин был рядом. Открывали его в восемь, но очередь у его дверей выстраивалась с полуночи. Я ругал себя за то, что так поздно просыпался. Мой дружок Эзиз к тому времени успевал проводить в стадо корову, попить чай и выспаться за углом магазина, присев на корточки и спрятав голову в овчинный воротник пальто.

Он всегда встречал меня с обидной улыбкой. Я терялся перед ним и начинал оправдываться.

К открытию магазина приходила Огульнязик, жена бывшего директора нашей школы. На руках у нее был годовалый малыш, двое других, постарше, держались за подол платья, а сзади, в нескольких шагах от женщины, плелся громадный черный пес Джучи.

Джучи был умным, спокойным псом. Со стороны казалось, на него можно сесть и он никогда не тронет. Но стоило протянуть к нему руку, как этот спокойный лес становился сущим дьяволом. В глазах Джучи загорались зеленые волчьи огоньки, шерсть поднималась дыбом, а из пасти вырывалось предостерегающее урчание.

Из посторонних он подпускал к себе только одного Эзиза. Не потому, что Эзиз, был смелее нас. Нет. Эзиз, с тех пор как муж Огульнязик уехал на фронт, частенько помогал ей ломать саксаул, носил из колодца воду. Да мало ли было дел у Огульнязик? Эзиз помогал ей по хозяйству и постепенно приручил к себе Джучи.

Как только Огульнязик подходила к магазину, Эзиз бросал игру подзывал к себе пса и начинал его ласкать, а Джучи умно заглядывал Эзизу в глаза и помахивал обрубком хвоста. Потом вместе с ним Эзиз подходил к женщине, справлялся о ее здоровье и спрашивал, нет ли письма от Белли Каррыевича. Огульнязик вздыхала, Эзиз, потупившись, смотрел в сторону. Он знал, что с того дня как директор школы уехал на фронт, Огульнязик получила от него только три письма. Последнее несколько месяцев назад, больше не было ни строчки.

Наступил февраль. Из пустыни все чаще залетали влажные ветры, напоминая о приближении весны. Она чувствовалась во всем: деревья налились соком, и на них появились почки; на отрогах гор стаял снег, белели только вершины, Чаще стали выпадать дожди. Земля набухла, стоило выглянуть солнцу, как над полями и дорогами поднимался пар. Он сгущался в сплошной туман и вот уже нависали тяжелые тучи.

В одно ненастное утро я пришел в магазин и увидел Эзиза сидящим на камне. Вид у него был болезненный, будто всю ночь его трепала лихорадка. Я спросил, что случилось. Эзиз хмуро посмотрел на меня, затем поднялся, с горечью и болью сказал:

— Велли Каррыевича убили. Огульнязик получила от кого-то письмо. Пойдем к ней...

Шли молча. Настроение было подавленным, все время я думал о нашем директоре и в моей памяти вставал высокий мужчина с зачесанными назад волосами, с лопатой в руках. Он как-то окапывал у себя во дворе деревья и дружелюбно спрашивал меня: «Так в каком году произошла битва на Чудском озере? Не помнишь? Вот тебе и на! Значит, не знаешь, когда мы били псов-рыцарей... И об Александре Невском ничего не слышал?..»

Дом Велли Каррыевича, обнесенный дувалом, стоял в середине улицы. Мы подошли к нему. Возле двора стоял впряженный в арбу верблюд, в доме суета, шум. Грузный белобородый старик вышел со двора со скатанным ковром и стал укладывать его в повозку. Потом мы увидели Огульнязик, она грустно посмотрела на нас, позвала Эзиза. Он побежал во двор и вывел оттуда на цепи Джучи. Привязав собаку к арбе, тихо проговорил:

— Уезжает к отцу, в соседний аул.

Спустя полчаса, нагруженная арба двинулась по узкой дороге в сторону железнодорожной насыпи. Джучи шел сзади повозки.

Прошло полмесяца. Многое за это время в жизни переменилось. И мы реже стали вспоминать про учителя. Было такое время, когда одно несчастье заслонялось другим. Только и слышали: один тяжело ранен, другой убит, а тот пропал без вести.

И вот однажды прибегает ко мне Эзиз, глаза у него сияют радостью. Подумал я, что окончилась война. Дружок встряхнул меня за плечи и говорит;

— Джучи вернулся! Цепь порвал и прибежал. Во дворе лежит. Голодный. Может, у тебя остался кусок хлеба?

Распахнули дверцы буфета и обшарили все уголки. Не нашли ни крошки. Эзиз сморщился.

— Вот жизнь! Неужели ему подыхать с голоду?!

Я снял с плиты кастрюлю с недоеденным гороховым супом. Побежали к Джучи. Он жадно съел похлебку, положил морду на лапы и стал дремать. А мы сидели и думали, чем же будем кормить его завтра.

На другой день Джучи появился у хлебного магазина. Лежал поодаль, от длинной очереди и внимательно разглядывал людей. Голод выгнал его со двора.

Привезли хлеб, открылся магазин. Толпа зашевелилась, разноголосо загудела. Люди подходили к прилавку, выкупали свой паек и спешили домой. Джучи ждал, может, кто-нибудь бросит довесок, но все проходили мимо. Эзиз отломил от буханки корку и дал Джучи. То же самое сделал и я. Но, что для огромного пса жалкие крохи? Он ушел вялой походкой, опустив к земле тяжелую голову.

Несколько дней подряд заглядывал он в глаза людям, надеялся на подачку. Одни боязливо обходили его, другие ругались и кидали камнями. Джучи обозлился и сменил собачью тактику. Теперь он ложился у забора и ждал, когда пойдут с хлебом дети. Завидев малыша, он выходил на дорогу и грозно преграждал ему путь. Перепуганный ребенок отщипывал от буханки кусочки и бросал их Джучи, Тот мгновенно проглатывал хлеб, угрожающе ворчал — требовал еще. Кончалось тем, что малыш начинал плакать, на помощь приходил кто-нибудь из старших и отгонял собаку. Сметливые мальчишки отделывались от Джучи хитрее: как только пес, с видом матерого разбойника, выходил на дорогу и преграждал путь, находчивый мальчуган, отломив кусочек от корки, забрасывал его как можно дальше. Пока кобель отыскивал хлеб, его «пленник» пускался наутек.

Среди сельчан все чаще стали раздаваться голоса: «Не пора ли бродячую собаку свести на живодерню? Проходу детям не дает». Мы с тревогой понимали, что над Джучи собирается гроза, но помочь ему ничем не могли.