Однако не менее характерно и другое: путешественник стремится не перетолковывать чужую действительность по моделям своей, а дать ее исчерпывающе полное описание. Он с одинаковыми невозмутимыми подробностями описывает дворцовые залы и устройство уборных, и если первые описания мы еще можем найти в других источниках, то вторые совершенно уникальны [533].

Слово «понимание» коварно. Невольно навязывается представление, что это однократный, исчерпывающий акт: понимание представляется как окончательное и безусловное знание. В действительности это путь в бесконечность. Честность заключается в том, чтобы указать степень и направление приближения. Понимание можно представить себе как сеть истолкований и переводов разной степени приближенности. Именно их многочисленность и взаимная контрастность определяют уровень понимания. Представим себе пьесу Шекспира, которую смотрит современный русский зритель. Множественность переводов складывается с множественностью режиссерских интерпретаций. Но и эта последняя не дана однозначно, а сопрягается с разнообразием актерских талантов, декораторских интерпретаций и т. д. Так создается некое пространство, в отношении к которому наполняется смыслом каждая новая постановка. Мы знаем постановки, стремившиеся к музейной точности воспроизведения внешних сторон быта шекспировской эпохи. Пьеса превращалась в шекспировский музей. Знаем мы и опыты постановок в современных костюмах или в условных костюмах и декорациях, не соотносимых ни с какой конкретной эпохой. В любом случае перед нами — не Шекспир, а лишь какой-то его отпечаток. Нельзя безболезненно убрать вещи, ибо вещи — это жесты, а жест — характер. Одному из фольклористов, записывавшему сказку на сюжет «Иван и змей» вскоре после окончания войны, пришлось услышать: «Тут Иван как выхватил наган да и начал по змею палить!» Но можно представить и прямо противоположное решение, когда тот же сказочный Иван (или шекспировский герой) будет представлен на высшей ступени абстрактности, без каких-либо примет места и времени. Режиссер выберет тот вариант, который будет соответствовать его замыслу. Но для того чтобы он был свободен в выборе, он должен обладать в своем сознании запасом не только того, что будет служить его намерениям, но и того, что он отвергнет. Память его культуры должна быть намного шире его выбора. Поэтому и тот, кто действует, и тот, кто отражает реальные действия в искусстве, и тот, кто воспринимает это отражение, должны обладать запасом памяти, значительно превосходящим каждую конкретную потребность.

И наконец, последнее. Если нам не дано исчерпывающе понять прошедшее и настоящее, то мы можем осознать свою неотделимую с ними слитность. Это чувство растет от проникновения в большие исторические события в той же мере, как и от сопереживания мелких и мельчайших сторон жизни. Геометрически изоморфные фигуры различны по размерам, по форме и вместе с тем в определенном смысле — одно и то же. История, отраженная в одном человеке, в его жизни, быте, жесте, изоморфна истории человечества. Они отражаются друг в друге и познаются друг через друга. Если настоящая книга внушит читателю хотя бы малую степень этого чувства, автор будет считать свою работу не напрасной.

Неизвестный английский художник. X., м. 1662.

Изображены князь Петр Семенович Прозоровский (16..— не позже 1668) по прозвищу Петр Большой, дворянин Иван Афанасьевич Желябужский (1635–17..), находившийся «вторым при посольстве» в звании Курмыжcкого воеводы (автор «Дневных записок с 1682 по 1709 год»), дьяк Иван Давыдов и переводчик Андрей Форот.

И. Ф. Зубов. Гравюра резцом и офортом. 1724.

Справа — Петр, показывающий Россию на глобусе, вокруг него фигуры Геркулеса, Нептуна и Афины, указывающей на Екатерину I, и аллегорические фигуры (Твердость, Слава, Истина, Благочестие и Вера). На столе две императорские короны. Внизу тексты богословских тезисов на латыни и русском и аллегорическая фигура женщины, бьющей в бубен («радость всенародная»). Гравюра была поднесена автором императрице во время коронации.

М. Д. Евреинов с оригинала С. С. Щукина. Миниатюра. Ок. 1800.

Император в генеральском мундире по форме Преображенского полка с отложным воротником, украшенным введенным в 1800 г. шитьем и витым эполетом на левом плече (знак генеральского чина). Через плечо — голубая лента ордена св. Андрея Первозванного, на шее — крест св. Анны (любимый орден Павла I), на груди — знак ордена св. Иоанна Иерусалимского. На поясе — офицерский шарф (введен в 1796 г.). В руках трость — элемент офицерской экипировки того времени .

О. Эллигер. Офорт. 1731.

Объявление (или «публикация») собравшейся в Кремле перед Грановитой палатой публике о коронации предваряется барабанным боем и звуками труб: справа изображены военные музыканты — литаврщики (конные барабанщики) и трубачи.

И.-Б. Лампи-старший. X., м. 1796

Генерал-фельдцехмейстер — высшее воинскoe звание для начальника артиллерии в русской армии. Зубов изображен в специальном орденском костюме состоящем из плаща (епанчи) и шляпы, надевавшемся в день ежегодного орденского праздника (30 ноября). На груди знаки ордена: звезда и цепь, которая замыкается орденским крестом с изображением распятого апостола .

Литогр. 1840-е.

Лейб-гусарский полк был сформирован в 1796 г. при Павле I и имел (с 1809) при общей гусарской форме красные ментики и доломаны, синие чакчиры, золотые (у офицеров; у нижних чинов — желтые) шнуры и галуны. В 1812 г. все гусары имели общеармейский кивер с белым султаном; на кивере лейб-гусар гвардейский двуглавый орел (вместо армейской черно-оранжевой кокарды); офицеры до 1814 г. имели право носить наброшенную на плечо леопардовую шкуру. Слева изображен рядовой гусар, справа — унтер-офицер, на что указывают обложенный галуном воротник и черный конец султана .