— Ну что вы смеетесь? Или вы думаете, что только ваша жена может хорошо одеваться и причесываться?

— Дочь моя, что это за слова? — строго заметил Синьо, удивленный этой резкой отповедью еще больше, чем ее туалетом.

— Платье это мое, вы мне его сами подарили. Я его надеваю, когда хочу, и вовсе не для того, чтобы кто-нибудь смеялся…

— Прямо чучело… — пошутил Жука.

Жоан Магальяэнс решил вмешаться:

— Она выглядит очень элегантно… Прямо настоящая кариока[21]… именно так одеваются девушки в Рио… Жука просто шутит…

Жука взглянул на Жоана. Сначала он подумал было осадить капитана, — уж не собирается ли этот тип учить его благовоспитанности? Но потом решил, что, пожалуй, гость обязан быть вежливым по отношению к хозяйке. Он пожал плечами:

— О вкусах не спорят…

Синьо Бадаро положил конец спору:

— Читай, дочь моя…

Но дона Ана убежала из гостиной, ей не хотелось расплакаться на виду у всех. Лишь очутившись в объятиях Раймунды, она разрыдалась. И в этот вечер отрывки из библии для Синьо читал в глубокой задумчивости капитан Жоан Магальяэнс, хозяин украдкой поглядывал на него, как бы изучая и оценивая.

На другой день, когда капитан встал и вышел на утреннюю прогулку, он увидел дону Ану на скотном дворе, где она помогала загонять коров, дававших молоко для каза-гранде. Он поздоровался и подошел. Она подняла голову, отпустила корову и промолвила:

— Вчера я выглядела довольно глупо… Вы должны были подумать обо мне бог знает что… Когда деревенщина лезет в городские барышни, всегда так получается… — и она рассмеялась, показывая свои красивые белые зубы.

Жоан Магальяэнс прислонился к решетчатой калитке:

— Вы очаровательны… Будь это в Рио, вы были бы королевой бала. Клянусь вам!

Она взглянула на него и спросила:

— Разве я вам не больше нравлюсь такой, как всегда?

— Откровенно говоря, больше, — капитан сказал правду. — Вы нравитесь мне именно такой. Так вы просто красавица…

Она выпрямилась, взяв ведра с молоком:

— Вы откровенный человек… Мне нравится, когда говорят правду… — и дона Ана посмотрела ему в глаза — так она хотела выразить свою любовь.

Появилась Раймунда, чуть заметно улыбавшаяся, с видом заговорщицы; она взяла ведра, которые держала дона Ана, и они обе ушли. Жоан Магальяэнс, обращаясь к коровам, бродившим по двору, тихонько сказал:

— Похоже, что я женюсь, — и он окинул хозяйским взглядом фазенду — каза-гранде, двор, плантации какао. Но вспомнив о Жуке и Синьо, о жагунсо, которые собирались на фазенде, он вздрогнул.

На фазенде наблюдалось заметное оживление. Как и каждое утро, работники отправлялись на плантации собирать плоды, другие мяли какао в корытах или приплясывали на баркасах, перемешивая сухие бобы. При этом они распевали свои грустные песни:

Ветер разносил эти жалобы, эти стенания, которыми были полны песни, распеваемые на плантациях под палящими лучами солнца.

Работники тянули свои печальные песни рабства и несбыточной любви.

А в это время на фазенде собирались другие люди. По своему облику и грубым голосам, по тому, как они говорили и были одеты, они походили на работников. Каждый день на фазенду прибывали все новые люди, они заняли почти все хижины работников, некоторым из них приходилось ночевать на складах какао, а другие даже размещались на веранде каза-гранде. Это были жагунсо, которых Бадаро набирали для охраны фазенды в ожидании предстоящих событий. Их направлял полковник Теодоро, вербовал Жука, присылал и сержант Эсмералдо из Табокаса, и сеньор Азеведо, а также падре Пайва из Мутунса. Некоторые из них прибывали верхом, но таких было немного. Большинство прибывали пешком, с ружьем на плече, с ножом за поясом. Они располагались на веранде каза-гранде и ожидали распоряжений Синьо, потягивая кашасу, которую приказывала им поднести дона Ана. Это были, как правило, молчаливые, немногословные люди неопределенного возраста, негры и мулаты. Иногда среди них попадался блондин, представлявший контраст с остальными жагунсо. Синьо и Жука знали всех их, да и дона Ана тоже. Это зрелище повторялось изо дня в день, Жоан Магальяэнс подсчитал, что на фазенду прибыло уже около тридцати человек. И он задавал себе вопрос, чем все это кончится и как идут приготовления на фазенде Орасио? Он чувствовал, что эта земля захватила и его, как будто он неожиданно пустил в нее корни. И он распростился со своими планами путешествия, он больше не думал о том, чтобы покинуть Ильеус, не видел необходимости ехать дальше.

Охваченный такими мыслями, он возвращался в Ильеус. В поезде, сидя рядом с Синьо Бадаро, который всю дорогу спал, он углубился в раздумье. Накануне он сказал доне Ане на веранде:

— Завтра я уезжаю.

— Я знаю об этом. Но ведь вы вернетесь, правда?

— Если вы пожелаете, вернусь…

Она бросила на него взгляд, кивнула головой и убежала в дом, не дав ему времени сорвать поцелуй, которого он так ждал и желал. На другой день он ее уже не увидел. Она послала к нему Раймунду:

— Дона Ана велела сказать вам, что она приедет в Ильеус на праздник Сан-Жорже… — и передала цветок, который он спрятал в свой бумажник.

В поезде он всю дорогу размышлял. Обдумав все серьезно, пришел к заключению, что, пожалуй, слишком далеко зашел. Прежде всего эта история с обмером земли, с актами, которые ему пришлось подписать. Он не был ни инженером, ни капитаном, это могло повлечь за собой неприятности, даже суд и тюрьму. Одного этого достаточно, чтобы бежать с первым же пароходом, ведь он нажил достаточно денег, чтобы несколько месяцев просуществовать без забот.

Но хуже всего этот флирт с доной Аной. Жука уже начал кое-что подозревать, он отпускал по их адресу шутки, подсмеивался, и похоже было, что он, собственно, не против этого. Он только предупредил Жоана, что тому, кто женится на доне Ане, придется вести себя примерно, иначе он может быть даже избит женой. Синьо испытующе посматривал на него; однажды он стал подробно расспрашивать капитана о семье, о связях в Рио, о том, в каком состоянии находятся его дела. Жоан Магальяэнс наврал с три короба. Сейчас, сидя в поезде, он понял всю опасность своего положения. Глаза его по временам инстинктивно останавливались на парабеллуме, выглядывавшем из-под пиджака Синьо. Если поразмыслить хорошенько, то самое правильное — это уехать, отправиться в Баию, но там тоже нельзя долго задерживаться из-за этой истории с обмером земли.

Ему нельзя было возвращаться в Рио, но в его распоряжении был весь север, сахарозаводчики Пернамбуко, каучуковые короли Амазонки. И в Ресифе, и в Белеме, и в Манаусе он мог бы проявить свои способности в покере, и ничто не угрожало бы ему, разве что недоверие партнера по игре, изгнание из казино или вызов в полицию без особых последствий.

В поезде Жоан Магальяэнс решил, что уедет первым же пароходом. У него было сейчас пятнадцать-шестнадцать конто наличными, — этого достаточно, чтобы беззаботно прожить в течение некоторого времени. Но когда Синьо Бадаро проснулся и посмотрел на него, Жоан вспомнил о глазах доны Аны и понял, что девушка стала играть определенную роль в его жизни. Раньше он думал об этом цинично, смотрев на нее как на орудие, с помощью которого он мог войти в семью Бадаро и наложить руку на их состояние. Но сейчас капитан чувствовал не только это. Он скучал по доне Ане, по ее порывистости, по ее то нежному, то строгому обращению, по ней самой, замкнувшейся в своей невинности без поцелуев и любовных грез. Она приедет в Ильеус на праздник Сан-Жорже — так она велела ему передать. Почему бы не дождаться ее и не отложить отъезд до праздника, до которого оставалось уже немного времени? Опасность заключается в том, что Синьо Бадаро может запросить о нем сведения в Рио. Тогда ему, без сомнения, не укрыться от мести этих грубых и вспыльчивых людей; хорошо, если еще удастся спасти жизнь. Он взглянул на дуло револьвера. Но глаза Синьо Бадаро снова напомнили ему дону Ану… Капитан Жоан Магальяэнс не знал, на что решиться. Паровоз гудел, поезд подходил к станции Ильеус.