В течение трех недель Джон «Джейк» Чемберс храбро боролся с безумием, постепенно к нему подступающим. Все эти недели он себя чувствовал как последний пассажир на тонущем корабле, налегающий на рычаг трюмовой помпы в отчаянной борьбе за жизнь, пытающийся удержать корабль на плаву, пока не закончится шторм, небо не прояснится и не подоспеет помощь… откуда-нибудь. Откуда угодно. 29 мая 1977 года, за четыре дня до начала летних каникул, он наконец примирился с тем фактом, что помощи ждать неоткуда. Пришло время сдаться – позволить шторму забрать и его.

Роль пресловутой соломинки, что переломила хребет верблюду, исполнило экзаменационное сочинение по английскому.

Джон Чемберс – «Джейк» для тройки-четверки мальчишек, которые были почти что его друзьями (если бы папа об этом узнал, он бы точно рассвирепел не на шутку) – заканчивал свой первый год в школе Пайпера. Хотя ему было уже одиннадцать и ходил Джейк в шестой класс, он был маленьким для своих лет, и почти все, кто видел его в первый раз, думали, что ему лет девять, если вообще не восемь. Честно сказать, еще год назад его часто вообще принимали за девочку, пока он не устроил дома большой скандал, так что мама в конце концов согласилась на то, чтобы он постриг свои кудри «ежиком». С отцом, разумеется, у него не было никаких проблем насчет стрижки. Папа лишь улыбнулся этой своей тяжеловесной улыбочкой из нержавеющей стали и сказал примерно следующее: «Малышу просто хочется быть похожим на морского пехотинца, Лори. Тем лучше».

Для папы он никогда не был Джейком и только изредка – Джоном. Обычно же – просто «моим малышом».

Прошлым летом (в то лето как раз справляли двухсотлетнюю годовщину Американской Декларации Независимости – все было в знаменах и флагах, а в Нью-Йоркской Гавани теснились громадные корабли) отец популярно ему объяснил, что школа Пайпера это Черт-Возьми-Самая-Лучшая-Школа-в-Стране-для-Мальчика-Твоего-Возраста. Тот факт, что Джейка приняли в эту Черт-Возьми-Самую-Самую-Школу, не имеет ничего общего с деньгами, объяснял Элмер Чемберс… то есть, почти настаивал. Обстоятельством сим он ужасно гордился, хотя даже тогда, в десять лет, Джейк уже подозревал, что без кругленькой суммы там все-таки не обошлось, просто отец сам себя убедил в обратном, превратив желаемое в действительность, чтобы при случае где-нибудь на коктейле этак невзначай обронить: «Мой малыш? О, он учится в Пайпере. Лучшая-Черт-Возьми-Школа-в-Стране-для-Мальчика-Его-Возраста. Туда, знаете ли, не пролезешь, потрясая тугим кошельком; для Пайпера главное, есть у тебя что-нибудь в голове или нет. Либо мозги у тебя, либо гуляй, парнишка».

Джейк тогда уже понимал, что в яростном жерле бурлящего разума Элмера Чемберса грубые куски графита желаний и мнений частенько сплавлялись в алмазы, которые папочка гордо именовал фактами… или, в обстановке неофициальной, «фактунчиками». Его любимая фраза, произносимая с этаким даже благоговением и при всяком удобном случае, как вы, наверное, уже догадались: «Факт в том, что».

«Факт в том, что никто не поступит в Пайпер из-за денег», – сказал ему папа в то лето, когда Америка справляла двухсотлетнюю годовщину своей Декларации Независимости – лето синего неба, летящих флагов и больших кораблей, лето, оставшееся в памяти Джейка прекрасным и светлым, потому что тогда еще он не начал сходить с ума и все проблемы его заключались в том, сумеет он или нет проявить себя с самой лучшей стороны в школе Пайпера, в этом рассаднике молодых новоявленных дарований. «В таких школах, как Пайпер, смотрят только на то, что ты сам из себя представляешь». Перегнувшись через стол, Элмер Чемберс постучал сына по лбу своим твердым, желтым от никотина пальцем. «Понимаешь меня, малыш?»

Джейк только молча кивнул. С отцом вовсе не обязательно разговаривать, потому что папа ко всем относится точно так же – включая сюда и жену, – как к своим подчиненным и обслуживающему персоналу на телестудии, где он отвечал за составление программ передач и был признанным мастером «убойной силы», что на жаргоне телевизионщиков означает процесс, результатом которого является стопроцентный успех у зрителя. При общении с папой требовалось только слушать, в нужных местах кивать, и тогда очень скоро он от тебя отставал.

«Хорошо, – продолжал отец, закуривая очередную из восьмидесяти ежедневных термоядерных сигарет “Camel”. – Значит, мы понимаем друг друга. Тебе придется как следует потрудиться, но я уверен, ты сможешь. Если бы ты ничего не мог, они бы нам этого не прислали. – Он взял со стола письмо на фирменном бланке школы Пайпера – официальное уведомление о том, что Джейк принят – и потряс им с таким свирепым триумфом, как будто то был не листок бумаги, а какая-нибудь зверюга, которую он собственоручно подстрелил в диких джунглях и теперь собирался содрать с нее шкуру и съесть. – Так что старайся. Учись на “отлично”. Чтобы мы с мамой тобой гордились. Закончишь год на одни “пятерки”, считай, что поездка в Дисней-ленд тебе уже обеспечена. Ради этого стоит стараться, да, малыш?»

И Джейк постарался. Учился он на «отлично» – по всем предметам (по крайней мере, так было до трех последних недель). Папа с мамой, наверное, им гордились, хотя видел он их крайней редко, так что судить было трудно. Обычно, когда он приходил из школы, дома не было никого, кроме Греты Шоу – экономки и домоправительницы – так что Джейку приходилось показывать дневник ей, а потом потихонечку прятать его в самом темном и дальнем углу. Иной раз Джейк листал свой дневник с одними «пятерками», задаваясь вопросом, нужно это кому-нибудь или нет. Ему бы очень этого хотелось, но у него были большие сомнения.

В этом году он уже вряд ли поедет в обещанный Дисней-ленд.

Скорее всего он поедет в психдом.

Утром 29 мая, ровно в 8:45, едва он прошел сквозь двойные двери в вестибюль школы Пайпера, Джейку явилось жуткое видение. Он увидел отца в его офисе на Рокфеллер-Пласа 70. Перегнувшись через стол, с неизменным «Camel-ом» в уголке рта, он что-то вещал одному из своих подчиненных сквозь клубы голубого дыма. За окном, как на ладони, распростерся Нью-Йорк, но гул громадного города не проникал в кабинет, защищенный двумя слоями толстого термостекла.

Факт в том, что никто не пролезет на Саннивейльский Курорт из-за денег, отчитывал папа беднягу-служащего тоном этакого мрачного удовлетворения. Перегнувшись чуть дальше через стол, отец постучал своего собеседника пальцем по лбу. В такие места тебя пустят только в том случае, если в твоем выдающемся котелке что-то действительно повредится. Так и случилось с моим малышом. Но он все равно очень старается, очень. Лучше всех плетет эти их гребаные корзины, как мне сказали. А когда его выпустят… если выпустят… он поедет в одно интересное место. Поедет…

– …на дорожную станцию, – выдавил Джейк, прикоснувшись дрожащей рукой ко лбу. Голоса возвращались снова. Орущие, спорящие голоса, которые сводят его с ума.

«Ты умер, Джейк. Тебя задавила машина – ты умер.»

«Не будь идиотом! Смотри… видишь этот плакат? Написано: ЗАПОМНИ ПИКНИК СВОЕГО ПЕРВОГО ГОДА В ШКОЛЕ ПАЙПЕРА. У них что, на том свете, бывают школьные пикники?»

«Не знаю насчет пикников, но тебя задавила машина».

«Нет!»

«Да. Случилось это 7-го мая в 8:25 утра. А через минуту ты был уже мертв».

«Нет! Нет! Нет!»

– Джон?

Он оглянулся, перепугавшись до полусмерти. Перед ним стоял мистер Бизе, преподаватель его по французскому, и вид у него был встревоженный. За спиной у него в коридоре все остальные ученики уже проходили в актовый зал на общее утреннее собрание. Если кто-то из них изредка и отмачивал шутку, дурачась, то уж не орал благим матом никто. Должно быть, этим ребятам – как и самому Джейку – родители тоже прожужжали все уши о том, как крупно им повезло, что их приняли в школу Пайпера, куда никого не принимают за деньги (хотя плата за обучение составляет $22 000 в год) и где смотрит только на то, есть у тебя в черепушке мозги или нет. Вероятно, многим из учеников Самой-Самой-Школы тоже были обещаны увеселительные поездки, если они будут прилично учиться. Вероятно, некоторые родители этих ботанов-счастливчиков даже сдержат свои обещания. Вероятно…