Никогда не относился к дороге, как к развлечению. Даже в далёком детстве.

Хотя, казалось бы, какие проблемы? Сиди себе у окна в поезде или автомобиле, на корабле или в самолёте, любуйся пейзажами, болтай с попутчиками, пей газировку, жуй бутерброды, хрусти попкорном и чипсами, листай планшет, слушай в наушниках музыку, мечтай о далёких странах или о возращении на любимую родину, жди, когда машинист-водитель-пилот-капитан довезёт тебя в пункт назначения… Романтика странствий… Особенно, если не думать о чём-нибудь приземлённом, банальном. О цене на билеты, к примеру. О стоимости бензина. Об отменённых-задержанных рейсах. О разбитом асфальте. О храпящем на верхней полке соседе…

Увы, но иные дороги могут выглядеть по-другому. Совсем по-другому. Причём, без всяких банальностей.

Когда ремень автомата давит на шею, в разгрузке двадцать кило БК, из-под шлема льёт пот, ноги сами собой самоходом переступают через подозрительные обломки и ветки, а слезящиеся от дыма глаза шарят вокруг в поисках затаившихся в траве «лепестков» и тонких нитей растяжек. А в уставшем донельзя сознании крутится вялая мысль, что где-то над головой уже кружит невидимый коптер, готовый в любую секунду сбросить на ничего не подозревающего бойца РГДшку или выстрел подствольника с оперением из использованной пластиковой бутылки, или того хуже — навести на всю группу огонь миномётов и артиллерии.

И пусть я к Минобороны прямого отношения не имею, но тоже, как многие из друзей и знакомых, бывало, топтал армейскими берцами долины и кручи Кавказских гор, нёсся на пышущей жаром броне по Сирийской пустыне, трясся в десантном отсеке Ми тридцать пятого, идущего на сверхмалых и буквально стригущего лопастя́ми винта зелень Донецких степей.

Конечно, в обычной гражданской жизни чего-то похожего никогда не случается. Однако, кто знает, на что способна злодейка-судьба, подкидывающая нам испытания, не спрашивая, хотим мы того или нет?

Мне, к слову, она подкинула фэнтези-мир. В чём-то похожий на наш, но в чём-то разительно отличающийся. Наличием магии, например, которая — три раза ха-ха — на меня не действует… Ну, то есть, не действует, если я этого не разрешаю. Воздействовать на себя я разрешаю лишь тем, кому доверяю и с кем готов идти не только в разведку, но и на смертный бой.

Жаль, правда, все те дороги, какие мне здесь выпадают, только туда и ведут.

Но, в принципе, это не страшно. С этим я уже свыкся. А с чем не свыкся, так это с тем, что женщины в этом мире имеют такое же право на смерть, что и мужчины.

Рейна — к несчастью ли, к счастью — как раз такая. Готова идти за мной хоть в преисподнюю. Как, впрочем, и я за ней.

Но со мной-то понятно. Меня этому ещё в прежнем мире учили: нет большей чести для воина, чем погибнуть за други своя. А вот откуда такое в Рей, здесь, в мире, где маги глядят на всех прочих, словно на скот, остаётся загадкой. Ведь Рей, она тоже маг. Маг разума пятого уровня, а, возможно, и больше, просто экзамен на высший ранг не сдавала.

А ещё (и об этом многие говорили) её называли «богиней любовной страсти». Раньше, когда мы ещё не знали друг друга. А может, и знали, но я об этом не помню. В этом деле вообще всё запутано так, что даже с бутылкой не разберёшься. Единственное, в чём я сегодня уверен на двести процентов — это что мы наконец-то поняли, что любим друг друга, и с этим уже ничего не поделаешь.

Честно сказать, я настолько боялся в этом признаться, что гнал от себя эти «дурацкие» мысли едва ли не ежеминутно, особенно когда Рей находилась рядом. Уговаривал сам себя, что это просто влечение, похоть, страсть, взрыв гормонов… Всё изменилась, когда она попала в беду. И я, зная, что это ловушка, что именно этого добивались наши враги, рванулся её выручать.

«Глупость!» — скажут одни.

«Ах, как это романтично!» — скажут другие.

Удивительно, но и эти, и те окажутся правы.

Во-первых, из-за того что со стороны это действительно выглядит романтично, а во-вторых, любовь — это, правда, особый вид сумасшествия, любой психиатр подтвердит. И маги Конклава это, конечно, учли. Что глупый обуреваемый страстью иммунный сразу, как только узнает, бросится вызволять свою женщину.

Ну да, именно так я и сделал.

Противник не учёл одного — что я пойду до конца. Наверное, потому что на самом деле считал, что любовь — это лишь сумасшествие, и ничего больше. И что даже полный псих остановится, если сказать ему нужное слово.

Что ж, нужное слово враг мне и вправду сказал: пообещал, что, если я сдамся, предмет моей страсти останется жить.

Однако магистр Лух, каким бы сметливым он ни казался, не понял самого главного. Любовь — это не только страсть. Любовь — это нечто большее. Чего я, призна́юсь, и сам не подозревал, пока не увидел распятую, умирающую под напором магистровой магии Рейну…

— Дим! Перестань на меня ТАК смотреть!

— Как ТАК? — сделал я вид, что не понял.

— Как кот на сметану, вот как! — фыркнула Рейна.

Я рассмеялся, затем пришпорил гнедую и, догнав спутницу, пустил кобылу бок о бок с пегой.

По лесу мы ехали третий день, до Пустограда было уже рукой подать, но — вот ведь досада — сейчас мне хотелось растянуть наше время в пути хотя бы ещё на сутки. Потому что, наверно, впервые в жизни дорога казалась мне не только работой.

Да, я, как раньше, зыркал по сторонам, выискивая неведомые опасности, прислушивался, как звучит лес, не появились ли в его музыке непривычные нотки, по малейшему знаку движущейся впереди Рейны спешивался и вскидывал арбалет, а потом напряжённо вглядывался в чащобу, пока тревога не отменялась… Но всё равно, зная, что рано или поздно привал, предвкушал то, для чего никакие ограничения больше не требовались. Чтобы, как говорится, без тормозов, и пусть, кто не может, завидует…

На привалы мы останавливались каждые четыре часа. Рей первым делом устанавливала сигнализацию и защиту, накидывала на нас мо́рок, я проверял её магические построения, после чего мы минут на пятнадцать-двадцать попросту выпадали из окружающего пространства. В том смысле, что, забыв обо всём, предавались самому разнузданному разврату. И только затем, максимально насытив душу и плоть, занимались чем-нибудь более «приземлённым»: перекусывали, проверяли оружие и снаряжение, связывались по связь-камню с Туром и Ликой, корректировали маршрут и ближайшие планы…

С укрытого лесом и мо́роком подворья «богини» мы выехали за час до полудня. Могли бы и раньше, но сначала нас задержала постель, затем вдумчивый обмен информацией, потом разговор с Туром через трофейные артефакты, а дальше вдруг выяснилось, что одеться Рейне в дорогу «не во что». И это была вовсе не шутка про женщину и забитый шмотками шкаф. Нет, у моей женщины, в самом деле, пригодной для похода и боя одежды в доме не оказалось.

Почему так, не знаю, но факт есть факт. Платья, юбки, сорочки — этого у Рейны хватало, а вот таких же прочных лосин и жакета, что были на ней до плена, в её здешнем гардеробе не обнаружилось. Нашлись только выцветшие штаны, грубоватые и бесформенные, зато из относительно крепкого полотна.

— Раньше я в них на охоту ходила, — еле заметно поморщившись, пояснила находку хозяйка.

— А почему перестала? — не удержался я от вопроса.

— Я в них… как пугало, — призналась она, неожиданно покраснев.

— Ну, это дело поправимое, — ухмыльнулся я, вспомнив, как всего сутки назад кроил супермодный «дирндль» для юной ещё не осознавшей себя волшебницы из сожжённой врагами деревни.

— В каком таком смысле? — посмотрела на меня с подозрением Рей.

— В самом прямом. Тащи сюда мой мешок. Будем сейчас портняжничеством заниматься…

На то, как её мужчина «работает с материалом», Рейна смотрела, словно заворожённая. Точь-в-точь как малышка Райма в моём предыдущем выходе на авансцену в качестве самозваного «кутюрье». Мало того, у них теперь не только глаза, но даже и жесты казались похожими, буквально один в один.