В этот миг Изабо поняла, как сильно ее всю жизнь мучило отсутствие матери, как ноющий зуб, который щупаешь и щупаешь языком, вздрагивая от боли, когда попадаешь в неудачное место, и который затихает, оставляя лишь тупую пульсацию, когда его оставляют в покое. Ни Изабо, ни Изолт никогда ни в чем не обвиняли Ишбель, стараясь не ворошить это ноющее сомнение, но только сейчас Изабо поняла, как глубоко ее ранило знание, что их мать предпочла найти спасение в своем странном зачарованном сне, вместо того, чтобы самой заботится о своих маленьких дочерях.
Она видела, как Ишбель проснулась, оглядываясь вокруг, но на этот раз ее мать улыбнулась ей и обняла ее, назвав по имени. К удивлению и радости Изабо, на этот раз она увидела Ишбель в постели под балдахином, а не в гнезде ее собственных волос. Ее муж и отец Изабо, Хан'гарад, мирно спал рядом с ней. Поворот лестницы каким-то образом провел Изабо не только через время, но и через пространство, и эта Ишбель, которая ответила на ее нечленораздельный вскрик, была теперешней, а не прошлой. Все в порядке? – с тревогой спросила ее мать, и Изабо кивнула, утирая слезы неожиданного облегчения. Она прильнула к матери, но лестница уже уводила ее прочь.
Она видела, как Лахлан поднял малышку Бронвин из лохани. С ее плавников стекала вода, чешуи перламутрово поблескивали. Он тряхнул ее, прошипев сквозь сжатые зубы: «Держи ее подальше от меня. Во имя бороды Кентавра, держи этого ули-биста подальше от меня и моего сына!» И Изабо схватила Бронвин на руки, сама не своя от страха.
Маленькая девочка растворилась у нее в руках, превратившись в ничто. Изабо неслась по ступеням, сквозь горе и пламя самайнского восстания, сквозь болезненную путаницу ее горячечного путешествия в Риссмадилл. Видения сменяли друг друга с такой быстротой, что она еле успевала справиться с ураганом эмоций, но все же знала, что стремительно приближается к времени своей пытки. Она пыталась выйти из транса, покинуть лестницу, вернуться обратно в настоящее. Все было бесполезно. Ее неумолимо увлекло в то время, в тот миг, когда ее мир разлетелся на части и вновь сложился, искаженный и навсегда отравленный. Она увидела улыбку барона Ютты, склонившегося над ней, и в пароксизме стыда и ужаса она камнем полетела вниз, все глубже и глубже в бездну.
Мир закружился вокруг нее, звезды и ночь промчались мимо головокружительными спиралями белого огня. Она падала так быстро, что не могла дышать, будто ее легкие сжимала рука какого-то жестокого великана. Видения мелькали одно за другим, как будто она видела их краем глаза, затуманенные и искаженные слезами. Тень дракона, закрывшая луну. Мегэн, прядущая шерсть и рассказывающая ей свои истории. Она сама, держащаяся за руку Мегэн и глядящая на мальчика со смеющимися темными глазами, крутящегося колесом быстрее, чем она умеет бегать. Потом она увидела себя новорожденную, лежащую в гнезде корней огромного дерева и зажимающую в крошечной ручонке кольцо с драконьим глазом.
Ее увлекало все глубже. Красный хаос, наполненный криками и всхлипываниями, и тени драконьих крыльев. Невыносимое давление повсюду вокруг. Потом покой. Темнота. Парение. Она свернулась клубочком, не понимая, где находится. Единственным звуком было оглушительный отдаленный рокот, похожий на ритмичный плеск океана. Она отдыхала, наслаждаясь блаженным покоем, укачиваемая рокотом океана и ласково колышущимися волнами. И снова она почувствовала, как ее уносит, хотя так медленно, так ласково, что падение почти не ощущалось. Она вскрикнула, не желая уходить.
Белое сияние. Свет, наполняющий ее уши и глаза, точно вода. Она падала, все быстрее и быстрее, мир бешено вращался вокруг нее. Она оторвалась от него и с пронзительным отдающимся эхом криком полетела сквозь неизмеримые пространства. Потом она увидела другие жизни, другие времена, хотя так неотчетливо, как будто смотрела сквозь матовое стекло, и сплетенные в необъятную спираль, простиравшуюся в обе стороны в бесконечность, как только что свитая нить.
Озарение длилось лишь миг. Изабо оказалась в своем собственном теле и недоуменно открыла глаза. Был рассвет. Ей предстояло выдержать еще две ночи.
Она снова выкупалась, безуспешно пытаясь смыть с себя пот и ужас ночи. Потом снова перечитала свою книгу ученицы, плача куда чаще, чем улыбаясь, и погладила кольцо с драконьим глазом, пытаясь вернуть свою вчерашнюю безмятежность. Она решительно пресекала все мысли о хлебе и сыре, черствеющих и плесневеющих в ее сумке, и о своем мягком и теплом пледе, в который ей так хотелось закутаться.
Наступила и прошла ночь, сменившись днем, а потом еще одной ночью. Там, где Изабо было холодно, теперь ей стало жарко, как будто ее била лихорадка, а ее руки и ноги дрожали. Снова занялся рассвет, приветствуемый пронзительными криками птиц. День тянулся невыносимо медленно. Ее переполняли отвращение и жалость к себе, и она то оплакивала все свои ошибки, которые, казалось, была обречена повторять раз за разом, как будто она была собакой, бегающей на привязи по кругу и вращающей тяжелый вертел, то уже через миг кипела гневом и возмущением на всех, кого знала и любила, за то, что они не спасли ее.
Ей снилась безумная, неистовая, безрассудная любовь, но она страшилась увидеть лицо мужчины, которого так отчаянно желала, боясь, что это окажется Лахлан или нечеловечески прекрасное лицо месмерда, поцелуем вытягивающего из нее жизнь, или, что было хуже всего, лицо барона Ютты, ласкающего ее одной рукой и одновременно причиняющего жгучую, невыносимую боль другой. Собрав все силы, она отогнала видение, обращаясь к Эйя и Пряхам, как будто древние избитые слова обладали силой зачеркнуть все зло, все горе. Но облегчение не пришло, ибо образовавшуюся бездну заполнили сны о войне, смерти и бушующих волнах, и у нее не осталось сил, чтобы вынырнуть из этих снов.
Последняя ночь прошла как в густом тумане. Она показалась до странности короткой, как будто эти три дня причудливо исказились, растянувшись в начале и сжавшись в конце, как телескоп. И снова она видела странные сны о свернувшихся кольцами змеях, волнистых раковинах и аммонитах, и лестница все вилась и вилась, превращаясь во вращающийся черный смерч. Вода плескалась на ее глазах, образовывая воронку, засасывавшую ее, увлекавшую все глубже, глубже… потом она увидела прялку Мегэн, колесо которой делало круг за кругом, и отблески, отблески света на лезвиях гигантских ножниц, которые резали, резали, резали нить… Щелк-щелк, щелк-щелк, разрезая нить, обрывая жизнь…
Изабо пришла в себя на рассвете третьего дня, дрожа от холода и усталости, со слипшимися от слез ресницами. Ей хотелось остаться там, где она сидела, свернувшись клубочком в узловатых объятиях старого тиса, пока не рассеется последний обрывок кошмара, но она встала и потянулась, потом умылась холодной водой. Она прошла слишком через многое, чтобы теперь все потерять.
Когда с первыми лучами солнца колдун и три колдуньи торжественно вошли в дубовую рощу, Изабо была настолько готова, насколько вообще могла быть.
На лугу на земле начертили круг и пентаграмму, выдрав всю траву так, что рисунок четко выделялся на фоне буйной зелени. В концах пятиконечной звезды стояли пять пурпурно-синих свечей, издававших сладкий запах мурквоуда, боярышника, дягиля и розы. В центре круга сложили костер, и Изабо, обнаженная, села в южном конце звезды, воткнув в землю у себя за спиной свой посох. Перед ней стояла свеча и чаша с водой.
Колдуны медленно вошли в круг. Хранительница Ключа, Мегэн Повелительница Зверей, шла первой. На ней не было ничего, кроме восьми колец и сияющего диска Ключа. Следом за ней ковылял Гвилим Уродливый, тяжело опираясь на посох, за ним Аркенинг Грезящая, очень хрупкая старая женщина со смутной мечтательной улыбкой на морщинистом лице. Последней шла Нелльвин Сирена, колдунья, спасенная в Тирсолере. Все еще худая после нескольких лет, проведенных в заключении в Черной Башне, с очень длинной пепельной косой и внимательными серо-зелеными глазами, Нелльвин казалась очень настороженной и напряженной, но за последние несколько месяцев ее неестественная бдительность начала понемногу рассеиваться, обнаружив за собой удивительную силу и здравый смысл.
