– Часто самые трудные войны – это те, которые мы ведем с самими собой, – негромко ответил Дайд. – Недостаточно просто сказать, что не стоит горевать. Горе и любовь не подчиняются разуму и воле, они идут от сердца.

Она кивнула.

– Ты прав, – выдавила она, раненная его словами, как будто это был меч. – Прости.

Его длинные пальцы замерли на струнах гитары, и последний дрожащий аккорд затих. Он отложил гитару и поднялся, обойдя стол и встав на колени у ног Лахлана. Он взял руку Ри в свои ладони.

– Пойдем, хозяин, тебе надо лечь. Ты заснешь, я обещаю.

Лахлан уставился на него, едва контролируя движения свой головы. Его лицо было мокро от слез.

– Обещаешь?

– Да, обещаю. Ты будешь спать, как младенец, как твоя маленькая Ольвинна, крепко, сладко и без снов. Давай, хозяин, я помогу тебе подняться.

Изабо с Дайдом помогли Лахлану встать на ноги. Он был тяжелым, а его широкие плечи и огромные крылья тянули их к земле, так что они едва удерживали его. Они вдвоем отвели его по лестнице в его комнату, а Буба летела за ними, бесшумными взмахами крыльев взъерошивая их волосы. Изабо с Дайдом отвели Лахлана в постель, где он молча сидел, глядя, как они расстегнули его пояс и положили его на стул. Встав на колени, они сняли с него сапоги и совместными усилиями размотали плед. Когда на нем не осталось ничего, кроме рубахи, Дайд ласково уложил Лахлана на кровать, сказав:

– Спи, хозяин. Я буду стеречь твой сон.

Лахлан послушно перевернулся, улегшись на живот, сложив крылья вдоль спины и уложив голову на скрещенные руки. Он вжался щекой в подушку, пробормотав:

– Как же я устал…

Спи-ух, тихонько ухнула Буба, устроившаяся на верхушке большого зеркала.

– Утром тебе будет лучше, – ласково сказала Изабо, не удержавшись от того, чтобы заботливо не подоткнуть вокруг него одеяло. Прикосновение ее руки заставило его открыть глаза, и он пробормотал:

– Изабо…

– Что?

– Спасибо тебе. Прости меня.

– Ничего страшного. Спи.

Он снова закрыл глаза, пробурчав:

– Легко сказать: спи. Хотел бы я.

Через миг он уже спал, чуть похрапывая. Дайд с Изабо молчаливо смотрели на него некоторое время, потом Изабо поднялась на ноги, подтянув свой собственный плед. Буба спорхнула со своего насеста ей на плечо, тревожно перебирая лапами и вертя головой.

– Сегодня ночью ты могла заполучить его, – очень тихо сказал Дайд. Изабо кивнула, не в силах поднять на него глаза.

– Так почему же ты этого не сделала? Ты ведь хотела этого.

– Я не имела на это права, – ответила Изабо.

– Но тебе этого хотелось. – Он придвинулся к ней ближе, нагнув голову, чтобы увидеть ее лицо.

– Да, – ответила она. – Я многие годы видела его в своих снах. – Почему-то оказалось очень легко сказать Дайду эти слова, которые, как она думала, она никогда не сможет произнести, вот так, стоя рядом с ним в темноте, слушая тихое дыхание Лахлана. – Понимаешь, мы связаны между собой, Изолт и я. В своих снах я вижу ее глазами и чувствую то, что чувствует она. Это не всегда хорошо.

– Она знает? Ну, что он тебе снится?

– Думаю, что нет, – ответила Изабо, вздрогнув. – Надеюсь, что нет.

– А Изолт тоже видит твоими глазами? – спросил он, взявшись за концы ее пледа и плотнее укутывая ее. У Изабо защипало глаза.

– Думаю, что у Изолт другие Таланты. Не думаю, чтобы она грезила в своих снах, – ответила она, и голос у нее снова сорвался.

Дайд покачал головой.

– Да, грезить о том, кого никогда не сможешь получить, очень тяжело.

Изабо кивнула, глядя на него снизу вверх. Он нагнул голову и поцеловал ее, потом коснулся губами ее заплаканных глаз, и она склонила голову ему на плечо. Он прижал ее к себе, потом отстранился.

– Иди, тебе самой пора спать, – сказал он. – Скоро рассвет, а нам предстоит долгий путь. Ты должна постараться поспать.

Она кивнула, утирая лицо, и отошла.

– А ты?

– Я посижу с хозяином, – ответил Дайд.

Она снова кивнула и тихо двинулась к двери. Когда она открыла ее, Дайд сказал со смешком в голосе:

– Изабо?

– Что?

– На этот раз твоя маленькая совушка меня не клюнула.

– Ну да, точно.

– Наверное, теперь я нравлюсь ей немного больше.

– Наверное.

Тебе пора-ух спариваться-ух, ухнула Буба. Тебе пора-ух вить-ух гнездо-ух, откладывать-ух яйца-ух.

Лицо у Изабо запылало. Она могла только надеяться, что Дайд не понимал язык сов.

Изолт открыла глаза. Над ней темнело ночное небо, и звезды уже начинали гаснуть, еле видные в просветах между тяжелыми грядами облаков. Она перевернулась, села, обняла колени, глядя на очертания гор, уже начинавших вырисовываться сером светлеющем небе. Она нахмурилась, не в силах отогнать остатки плохого сна, нависавшие над ней. Она попыталась забыть о нем, но хотя подробности уже померкли, общее ощущение горя и предательства осталось.

– Миледи? – прошептал Каррик Одноглазый, садясь на своих мехах с другой стороны от догоревшего до углей костра. – Все в порядке?

Она кивнула, протирая глаза руками.

– Да, все в порядке. Можешь еще поспать, Каррик, еще не рассвело.

Он выбрался из своих мехов, дрожа на морозе, пробиравшемся через одежду.

– Нет, миледи. Позвольте мне раздуть огонь и приготовить вам чай. У вас замерзший вид.

– Я действительно замерзла, – удивленно отозвалась она.

Корриган принялся раздувать красновато поблескивающие в темноте угли, подкармливая их сухими листьями и прутиками. Потом набрал в старый закопченный котелок снега и повесил его над огнем, заметив:

– Единственное, что в снеге хорошо, это то, что не приходится далеко отходить в поисках воды.

Изолт ничего не ответила, глядя, как ее оруженосец бросил в растаявший снег пригоршню душистых листьев и вытащил ее кружку. В предрассветных сумерках он еще больше походил на огромный валун, со своими грубоватыми чертами, заросшими серебристым лишайником, и единственным глазом, похожим на трещину в камне.

Он поднес ей дымящуюся чашку, и пока она пила, занялся приготовлением каши и сбором хвороста. Когда она поела и снова согрелась, сон почти изгладился у нее из памяти. Остальной лагерь уже начал потихоньку просыпаться, и Изолт встала и стряхнула с себя свое дурное предчувствие, как волк стряхивает со шкуры снег.

– Похоже, опять будет буран, – заметил Хан'гарад, опираясь на свой посох и глядя на облака, переползающие через край горной гряды. Ветер раскачивал сучья сосен и взметал снег, закручивая его маленькими белыми смерчами. Солдаты, накинув капюшоны, яростно боролись с ветром, мешавшим им сниматься с лагеря. Серебристая заря померкла, сменившись сумерками, почти такими же непроницаемыми, как и тьма ночи.

– Надеюсь, что нет, – отозвалась Изолт. – Мы уже и так отстали от плана. Мы не можем еще задерживаться, пережидая метель.

– Это лучше, чем быть застигнутыми бураном в горах, – ответил он.

– Да я понимаю, – сказала она. – Но может быть, нам удастся оставить его внизу? Тучи висят очень низко.

– Можно попытаться, – кивнул ее отец. – Жаль, что у нас нет сокола твоего мужа. Он мог бы подняться над облаками и посмотреть, ясно ли над ними.

При упоминании о Лахлане по лицу Изолт снова промелькнула тень. Хан'гарад ничего не заметил, собирая свой рюкзак.

Изолт мучительно чувствовала, как утекает время. Наступил и давно прошел Ламмас, и зеленые месяцы уже почти кончились. Скоро дни начнут становиться короче, и Изолт лучше чем кто-либо другой знала, как стремительно в горах наступала зима. Она хотела миновать перевалы и спуститься на другую сторону до того, как снег станет слишком густым.

– Я могу полететь и посмотреть, – сказала она.

Хан'гарад бросил на нее быстрый взгляд.

– Это слишком опасно.

– Будет куда опаснее, если все мы окажемся в ловушке с этой стороны перевала, – возразила она. – Обещаю, я не буду залетать слишком высоко. Я знаю, что я не кречет!