– Отличная книга! – сообщил ей Борис. – По ней можно всему научиться, чему угодно.

– Странно. Может быть, скотч кончился? – Софи снова пошла в кухню.

Мне смутно вспомнилось, что рулончики липкой ленты хранились в том же шкафу, где и настольные игры, – в ящичке справа, у самого пола. Я уже подумывал отложить газету и приняться за поиски, но тут в комнату вернулась Софи.

– Неважно, – сказала она. – Куплю утром, тогда и починим книгу. А теперь, Борис, давай начнем игру, а то тебе скоро ложиться спать.

Борис не отозвался. Судя по звукам, я догадывался, что он все так же сидит на ковре и листает книгу.

– Хорошо, если ты не хочешь играть, – заявила Софи, – я начну одна.

Я услышал, как в стаканчике стучат кости. Читая газету, я невольно жалел Софи за то, как складывался вечер. Однако при той неразберихе, которую она создала, трудно было бы ожидать от нас чего-либо другого. А сверх того, нельзя было сказать, что она так уж поусердствовала за стряпней. Софи и не подумала приготовить, например, сардинки на треугольных кусочках поджаренного хлеба или кебаб из сыра и колбасы. На столе не было ни одного вида омлета, не было картофеля, фаршированного сыром, а также пирожков с рыбой. Отсутствовал и фаршированный перец. Не было хлебных кубиков, намазанных паштетом из анчоусов; не было продольных ломтиков огурца; не было даже крутых яиц, нарезанных клинышками с зигзагообразной кромкой. В довершение всего, она не испекла ни кекса с изюмом, ни кремовых пальчиков, ни даже швейцарского клубничного рулета.

Постепенно до меня дошло, что Софи встряхивает кости как-то не так. Собственно, вначале они издавали совсем другой стук. Сейчас она трясла их слабо и медленно – как будто в ритм какой-то мелодии, звучавшей у нее в голове. Встревожившись, я опустил газету.

Софи сидела на полу, опираясь на вытянутую руку, отчего ее длинные волосы падали на плечо и лица не было видно. Казалось, с головой уйдя в игру, она странно наклонилась вперед, так что буквально нависала над доской. При этом она слегка раскачивалась всем телом. Борюс угрюмо за нею наблюдал, водя ладонями по разорванной книге.

Софи продолжала встряхивать кости с полминуты, не меньше, потом вывалила их из стаканчика. Она сонно их осмотрела, передвинула на доске фишки и снова взялась за стаканчик с костями. Чувствуя в атмосфере недобрые признаки, я заключил, что пора брать ситуацию под свой контроль. Я отбросил газету, хлопнул в ладоши, выпрямился и объявил:

– Мне пора в отель! А вам обоим я бы усиленно рекомендовал отправиться поспать. У нас у всех выдался трудный день.

Выходя в прихожую, я мельком заметил удивленное выражение на лице Софи. Через секунду она оказалась рядом:

– Уже уходишь? Ты не остался голодным?

– Прости. Я знаю, ты немало провозилась со стряпней. Но уже поздно. А у меня на завтрашнее утро очень большие планы.

Софи вздохнула, и лицо у нее вытянулось:

– Прости… Вечер не очень-то удался. Прости.

– Не волнуйся. Ты не виновата. Мы все устали. А теперь мне в самом деле пора.

Софи хмуро открыла мне дверь, пообещав позвонить наутро.

Несколько минут я шагал по пустынным улицам, пытаясь вспомнить дорогу в отель. Наконец передо мною показалась знакомая улица, и я начал наслаждаться спокойствием ночи и возможностью побыть наедине со своими мыслями под стук собственных шагов. Но вскоре меня вновь охватила неловкость за то, как окончился вечер. Беда, однако, была в том, что Софи, помимо прочего, умудрилась безнадежно запутать мое тщательно спланированное расписание. И вот заканчивался второй день моего пребывания в этом городе, а я так и не успел сколько-нибудь глубоко изучить аспекты кризиса, по поводу которого мне предстояло высказаться. Я вспомнил, что мне помешали даже встретиться утром с графиней и мэром – и самому послушать хоть что-нибудь из записей Бродского. Правда, у меня все еще оставалось более чем достаточно времени, чтобы поправить положение: впереди было несколько важных встреч (к примеру, с Группой взаимной поддержки граждан), в результате которых ситуация должна была значительно проясниться. Тем не менее не приходилось отрицать, что дел у меня было по горло, и едва ли Софи имела право сетовать на мое не лучшее настроение в конце дня.

Занятый этими размышлениями, я взошел на каменный мост. Остановился, чтобы полюбоваться водой и рядом фонарей вдоль канала, и тут мне подумалось, что я ведь могу откликнуться на предложение мисс Коллинз и заглянуть к ней. Она определенно намекала, что может быть особым образом мне полезна, и теперь, когда мне грозила нехватка времени, основательный разговор с нею существенно ускорил бы дело дав мне всю ту необходимую информацию, которую я уже собрал бы сам, если бы Софи не повернула по-своему. Я вновь вспомнил о гостиной мисс Коллинз, о бархатных шторах, потертой мебели, и мне внезапно захотелось очутиться там в ту же минуту. Я опять побрел по мосту и свернул на темную улицу, думая, что завтра утром зайду к мисс Коллинз при первой же возможности.

Когда я проснулся, комнату заливал проникший через вертикальные жалюзи яркий солнечный свет. Я едва не запаниковал оттого, что проспал слишком долго. Но тут же вспомнил о вчерашнем решении зайти к мисс Коллинз и встал с постели успокоенным.

Мой новый номер был тесный и куда более душный, чем прежний, и я вновь подосадовал на Хоффмана, заставившего меня сюда переселиться. Однако сейчас вся эта история уже не казалась мне столь важной, как накануне утром, и за туалетом я без труда сосредоточил все мысли на предстоящем свидании с мисс Коллинз, от которого сейчас так много зависело. Меня уже совершенно не волновало то, что я проспал (можно было не сомневаться: силы, восстановленные сном, мне еще понадобятся); хотелось поскорее сесть за плотный завтрак и за едой наметить темы, которые следует обсудить с мисс Коллинз.

Спустившись в столовую, где подавали завтрак, я был удивлен: оттуда доносился шум пылесоса. Двери оказались закрыты, а когда я их приотворил, там обнаружились две женщины в комбинезонах, чистившие ковер. Столики и стулья были сдвинуты к стенам. Не подкрепиться перед такой ответственной встречей? Я вернулся в коридор немало раздраженный и, миновав группу американских туристов, приблизился к конторке портье. Тот сидел и читал журнал, но, увидев меня, вскочил:

– Доброе утро, мистер Райдер.

– Доброе утро. Что, а позавтракать сейчас нельзя? Это, признаться, досадно.

Секунду портье взирал на меня недоуменно, а потом произнес:

– В обычные дни, сэр, в столовой непременно кто-нибудь дежурит, и, несмотря на поздний час, завтрак был бы подан, но сегодня, что и говорить, день особый; почти весь персонал занят подготовкой концертного зала. Мистер Хоффман там тоже с самого утра. Боюсь, хозяйство от этого страдает. К сожалению, до ланча атриум тоже закрыт. Конечно, если речь идет всего лишь о кофе и булочках…

– Все хорошо, – проговорил я холодно. – Мне просто некогда ждать, пока меня обслужат. Придется обойтись сегодня без завтрака.

Портье вновь пустился в извинения, но я жестом прервал его и покинул гостиницу.

Я вышел из отеля на солнце и, только пройдя часть оживленной улицы, сообразил, что не знаю точного адреса мисс Коллинз. Я не был достаточно внимателен поздним вечером, когда нас привозил туда Штефан. Кроме того, сейчас, заполненные пешеходами и машинами, улицы были совершенно неузнаваемы. Помедлив мгновение, я решил обратиться за помощью к прохожим. Вполне возможно, что мисс Коллинз – достаточно известная в городе особа, и кто-нибудь укажет мне дорогу. Я уже собрался остановить идущего мне навстречу мужчину в деловом костюме, но тут почувствовал на плече чью-то руку.

– Доброе утро, сэр.

Обернувшись, я увидел Густава, наполовину скрытого за гигантской картонной коробкой, которую он нес в руках. Дышал Густав с трудом, но чем это объяснялось – тяжелой ношей или поспешностью, с которой он меня догонял, – я сказать не мог. Так или иначе, но Густав не сразу сумел отозваться на мое приветствие и ответить на вопрос, куда он направляется.