— Люди до сих пор мне говорят, как удивились, когда я вскоре после этого ушел из группы. На самом деле я и сам был малость удивлен, — саркастично добавил он. — В конечном итоге это был выбор Ричи, да. Но это был и мой выбор, потому что я знал, что не смогу дать Ричи то, чего он хочет. Посмотрите, что группа записала после моего ухода — синглы вроде Since You’ve Been Gone. Это отличная песня, она стала для них большим хитом, но я бы не смог ни сочинить, ни спеть такую песню для них. Это был мейнстримовый поп-рок, и именно в том направлении хотел двигаться Ричи. Если бы я тоже этого хотел, то, уверен, мы смогли бы работать и дальше. Но я не хотел.

По словам Ронни, он готовился сочинять и записывать первый сольный альбом, но однажды встретился с гитаристом Sabbath Тони Айомми в клубе «Рэйнбоу» в Лос-Анджелесе, и эта встреча изменила все.

— Судьба, — рассказывал он мне. — Определенно судьба, потому что связь у нас установилась практически мгновенно.

Когда Айомми вечером пригласил его на студию поджемовать, «я не думал, что это станет прослушиванием. Просто два музыканта хорошенько оторвались».

Конкретно этот отрыв, впрочем, воплотился в песне Children Of The Sea, которая во многом стала шаблоном для всего следующего альбома Black Sabbath, Heaven And Hell.

— У Тони был отличный рифф, который он мне сыграл и сказал, что больше ничего к нему нет. Я ответил: «Дай мне минутку», сел в углу и написал слова. А потом мы все записали. Когда он поставил получившуюся запись, мы оба поняли, что в этом что-то есть.

Они были правы. Heaven And Hell, вышедший летом 1980 года, стал не только одним из самых коммерчески успешных альбомов группы со времен расцвета в начале семидесятых, не просто одним из величайших альбомов за всю историю Sabbath, с Оззи или без него; если говорить без обиняков, то он был и остается одним из величайших хеви-металлических альбомов всех времен — и точка.

— Если бы меня попросили назвать альбом, которым я больше всего горжусь, это был бы Heaven And Hell, — сказал Ронни. — Конечно, были и другие альбомы, которые я любил так же сильно, но там столько всего сложилось — мы объехали весь мир, чтобы записать разные песни, остались очень довольны музыкой, и потом он стал невероятно успешным. Так что Heaven And Hell для меня — совершенно особенная пластинка.

О, если бы только остальная группа считала так же…

Февраль 1980 года. Гостиница «Георг V» в Париже. В час ночи Пол Кларк открывает дверь номера Билла Уорда, чтобы впустить гостиничного сантехника. Билл «болен», его тошнит уже несколько часов подряд, все унитазы, раковины и ванны засорились рвотой. Сантехник вскидывает руки от отвращения, но Пол достает из кармана стопку долларовых купюр, достает пару сотен и сует их в карман его рабочей одежды. Господину Слесарье понадобится несколько дней, чтобы справиться со всеми засорами, и за это время Билл уже уедет. Сейчас же он устроил небольшую встречу в невероятно просторном жилом помещении номера; на ней присутствовали Пол, я, американская жена Билла Мисти и несчастный журналист из Sounds, который, казалось, хотел оказаться где угодно, только не здесь.

Я тогда был новоиспеченным лондонским пиарщиком группы, и передо мной стояла задача «ухаживать» за Black Sabbath. В отличие от некоторых других групп, с которыми я работаю — Journey, REO Speedwagon и других, — я близко знаком с музыкой Sabbath и был их поклонником еще со школы, а Paranoid — одна из первых пластинок, которую я вообще купил. В двадцать один год я — уже ветеран гастролей с Thin Lizzy, Dire Straits, Motörhead и Hawkwind и считаю, что более чем готов к любым превратностям судьбы, которые ждут меня в работе с Black Sabbath.

И оказался неправ. Я даже не подозревал, на каком тонком и остром лезвии ножа балансируют их карьеры. С одной стороны, меня поприветствовали с хронической апатией — после того как группу долгие годы полоскали в британской прессе, Тони и Гизер, похоже, просто сдались, и им вообще было наплевать, кто я такой и что за кампанию в прессе собирались вести. С другой — я чувствовал сильнейшую жажду славы, которая постоянно заставала меня врасплох и которую олицетворял их новый певец Ронни Джеймс Дио. Он хотел, чтобы все было настолько хорошо, чтобы потом вообще никогда не стало плохо. Вообще.

А еще в группе был Билл. Когда Билл не явился ни на одну из наших первых встреч, никто и глазом не моргнул. Билл болен, отвечали мне, если я спрашивал. Или Билл просто поехал куда-то еще. Никто не знал, куда. Ну, так мне отвечали.

Впрочем, он все-таки обязательно приедет на фотосессию, которую я организовал в базилике Сакре-Кёр, уверял меня Пол. Он действительно приехал, и сначала я удивился, а потом, присмотревшись к нему внимательнее, приуныл. Темные глаза с черными кругами, как у панды, нечесаные волосы, спутанная борода, пивное пузо, торчащее над неуклюжим рок-звездным поясом.

Я подошел и представился.

— Какого хера мы тут делаем? — в отчаянии спросил он, смотря куда-то сквозь меня.

— Мы фотографируемся для пресс-релиза, Билл…

— Мне на это насрать, — перебил он почти умоляющим тоном. — Я хочу знать, какого хрена мы тут скачем по морозу, хотя должны сидеть в студии и работать над альбомом.

— Не обращай внимания на Билла, — сказал Пол, отведя меня в сторону. — Биллом займусь я.

— Пол! — взмолился Билл. — Что мы делаем, бл*ть?

Фотосессия завершилась удачно. Позже, получив снимки из лаборатории, я обрадовался, что у нас достаточно материалов для статьи. А потом я отнес фотографии группе в гостиницу и обнаружил, что Гизер и Билл сбрили косматые бороды, которые носили в Париже, и фотосессию придется проводить заново.

Вернемся в номер Билла, в ночь с воскресенья на понедельник. Никто из нас не представлял себе, зачем нас вообще сюда позвали, а происходящее напоминало сцену из какого-нибудь старого кино о вампирах. Двери на большой балкон остались открытыми, и через них виднелась Эйфелева башня; морозный зимний воздух охлаждал комнату, отопление в которой, похоже, работало по максимуму. Билл и Мисти были одеты в банные халаты; у Билла он расходился в районе живота, так что мы каждый раз невольно вздрагивали, когда он садился по-турецки или наклонялся, чтобы наполнить бокал. Мисти выглядела получше, но все равно напоминала пациентку на смертном одре — лицо, опухшее от выпивки или, может быть, плача, или и того, и другого, глаза, больше всего напоминавшие два маленьких синяка, и волосы, обвисшие, словно грязные простыни. Они были очень нездоровой парой.

— У меня для вас подарок, — объявил Билл, когда мы расселись, стараясь не смотреть на них слишком пристально. В воздухе стоял запах рвоты. Рвоты, сигарет, алкоголя и… чего-то еще. Оззи вспоминал, что к тому времени «у нас был полный п*здец, кокаин повсюду, грёбаный „Демерол“ (синтетический опиоид, похожий на морфий), морфий, что угодно». А здесь, в номере, все явно не ограничивалось и этим списком. Это сразу же чувствовалось. Ощущение ссор, ночных истерик с бросанием вещей. Мисти стояла в тени балкона, и казалось, что она готова с него спрыгнуть. Невольно начинаешь задавать себе вопросы — что произошло, как они дошли до такой жизни? Позже Пол рассказал мне, что, когда Билл познакомился с Мисти пару лет назад, «она просто зажигала на вечеринках. Когда она впервые появилась на горизонте, то на самом деле была забавной. Худенькая такая, кожа да кости. Но для Билла все стало еще хуже, потому что она тоже пила. Они оба друг друга стоили. На некоторых концертах, фестивалях у нас были большие коробки со льдом и пивом. Когда они уходили со сцены, помню, Тони всегда спрашивал: „Эй, где наше ёб*ное пиво??“, и оказывалось, что она все выпила. Скоро она сильно растолстела. Ее брат тоже иногда приходил на концерты. Они оба были алкашами».