Пешком, как и подобает новому Искупителю с его свитой, пришли мы в Урбис. Пасынок Божий Юлий возвратил Маркусу святые реликвии, со времен первого Искупителя в Церкви хранящиеся. Покаялся в грехах, был прощен и удалился в глухой горный монастырь замаливать свое былое неверие.

Потом, в Версале, преклонились перед нами аристократы и сам Владетель. Милосердно помиловал Маркус своего венценосного отца и отправил его в тот же монастырь, что и Пасынка Божьего.

А после стал править Державой и Империей, не пренебрегая мудрыми советами своих друзей и защитников. Арнольд стал новым начальником над Стражей, и после того разленившиеся стражники взялись за ум. Антуан и Жан, пусть уж и жить им оставалось немного, мудрыми советами помогали Маркусу в отрочестве. Хелен, взявшись за армию, твердой рукой навела в ней порядок и прекратила все свары между провинциями, даже непокорную Британию замирив подчистую. Епископ Жерар, приняв пост Юлия, укрепил Церковь и прекратил грызню между конфессиями. Простой мадьярский паренек Петер стал таким великим дипломатом, что и гордая Руссия, и жестокие ацтеки признали превосходство Державы. И когда скончался от неясных причин Хан Михаил, весь руссийский народ пожелал на троне видеть тайных дел мастера Фарида Комарова.

Что-то еще во сне мелькало. И то, как Йенс стал паладином, приобщающим к вере самые темные страны. И Луиза, покровительством детских приютов и домов для согрешивших девиц снискавшая общую любовь. Луи и кто-то еще, сумевшие Иудею и Китай обратить лицом к Державе.

В общем, хороший был сон, пусть и слишком уж сбивчивый.

И проснулся я радостный и спокойный, будто лежал на мягкой койке дорогой гостиницы, а не скрючился в жестком плетеном креслице мчащегося над морем планёра.

Позади по-прежнему рычал толкач. Антуан сидел за штурвалом.

А повсюду вокруг было море, и наползали с запада тяжелые грозные тучи, в которых беспрерывно бились молнии. Солнце клонилось к закату и светило в тучи наискось, подсвечивало фиолетовым и розовым. Ярким мотыльком летел впереди планёр Хелен, призывно сверкал на фоне облачной гряды. Это было красиво и грозно, будто на картине, рожденной выдумкой живописца.

– Где мы? – спросил я.

– Над Средиземным морем, Ильмар. – Голос Антуана был измученным и слабым. Сколько же я спал? Ну, никак не больше трех часов, раз толкач еще горит.

– На Кипр? – догадался я. – Все-таки на Кипр?

– Кипр остался стороной, Ильмар.

Обмирая, я заглянул в его лицо. И ничего хорошего там не увидел. Антуан был бледен, глаза его слезились. Пальцы на штурвале совсем побелели.

– Нам… еще долго?

– Толкач вот-вот выгорит.

– А… берег?

– Тоже вот-вот… появится. – Антуан посмотрел на меня. – Нет. Как увидишь берег – лететь еще с четверть часа. Не дотянем.

Я глянул назад – вроде как все спали. Нет, Жерар лежал с открытыми глазами, слушал наш разговор.

– Как же так? – прошептал я. – Почти добрались…

– Надо было лететь на Кипр. Но Хелен слишком уверовала в себя.

Планёр летуньи все мчался и мчался вперед. Понимает ли она, что мы не успеем? Должна понимать, не маленькая.

Сейчас погаснет толкач ее планёра. Они начнут терять высоту и упадут в морскую пучину. А мы еще минуту-другую будем лететь, прежде чем настанет наш черед…

– Антуан, берег! – Я даже привстал, когда понял, что горизонт обрел твердь. – Клянусь, там берег!

Летун всмотрелся, покачал головой.

– Я не вижу.

– Там берег, клянусь!

– Если еще десять минут проработает толкач – мы долетим, – подумав, сообщил Антуан. – Но я…

Наступила тишина. Лишь свистел ветер в крыльях да ругался в бомбовой каморе Жерар, слышавший весь разговор.

Наш толкач сгорел раньше. Планёр Хелен еще несся, а мы уже начинали снижаться.

– Когда-то я мечтал умереть не от старости и болезней, а за штурвалом планёра, – хрипло сказал Антуан. – Но я же не просил смерти в компании… Ильмар, у тебя есть вода?

– Нет… зачем? – Как зачарованный я смотрел на далекий берег. Планёр спускался так медленно, что сразу и не заметишь. Лишь по уносящемуся ввысь планёру Хелен понятно – падаем…

– Горло ссохлось. А морской водой не напьешься.

Позади завозились. То ли Жерар разбудил остальных, то ли они сами проснулись, когда умолк рев толкача.

– Антуан, планируй! – попросил я. – Ведь можно…

– Не на этой машине, Ильмар. Она слишком тяжела.

Земля на горизонте близилась, но и море внизу приближалось. Эх… лодку бы…

Прижавшись щекой к стеклу, я смотрел по сторонам, пытаясь углядеть хотя бы крошечный островок. Но островов не было… лишь мелькнул среди волн крошечный белый парус.

– Антуан! – закричал я. – Там корабль, корабль!

– Курс! – хрипло произнес летун.

– Направо… юго-запад, чуть ближе к западу…

Планёр медленно завалился на крыло. К горлу подступил комок. Уже видны были волны, и волны совсем не маленькие.

– Вижу шхуну, – сказал Антуан. – Ильмар, спроси, все ли умеют плавать.

– Плавать умеете? – крикнул я, оборачиваясь.

Слава Сестре, все закивали. Даже Йенс, за которого я больше всего боялся.

– Луи, ты хорошо плаваешь? – уже от себя спросил я.

Охранник кивнул.

– Помогай Жану, понял?

Будто ожидая подтверждения, Луи покосился на епископа. И тут же кивнул, не дожидаясь указаний.

Я снова уставился на близящуюся шхуну. Совсем уж недалеко. Но и море рядом… Я посмотрел вверх – планёр Хелен кружил над нами и дымного следа за ним уже не было. И у них кончился толкач.

– Планёр потонет быстро, – спокойно сказал Антуан. – Из бомбовой каморы не выбраться. Поэтому я дерну рычаг, когда до воды останется несколько метров, и люк каморы откроется.

– Слышали? – Я повернулся назад. – Мы летим к шхуне! Над самой водой люк откроется, вы упадёте в воду!

Чья была шхуна, вот вопрос. Что думали о нас моряки, увидавшие вдали от берега два падающих планёра? Захотят ли вытащить, или развернутся, от греха подальше, да и бросят в море?

Нет, не должны. Никак не должны так поступить! Пусть это османы, пусть иудеи, но даже самым безбожным и диким племенам свойственны жалость и милосердие.

Я успокаивал себя этими мыслями, пытаясь не вспоминать те истории, которые слышал от путешественников и которые пережил сам.

Если нет никакой надежды, то надеяться надо вдвойне.

– Готовьтесь! – крикнул Антуан. И впрямь до воды оставалось метров пять, казалось, что волны уже бьют в брюхо планёра.

– Готовьтесь! – повторил я, оглядываясь. И увидел, как под нашими товарищами разошлись тонкие рейки пола. С криком, который невозможно сдержать, даже зная о предстоящем, они рухнули вниз.

А через миг нос планёра вонзился в высоко взлетевший гребень волны.

Зазвенев, разлетелось переднее стекло. Осколком мне оцарапало лоб, соленая вода ударила в лицо, вышибая дыхание. Планёр кувыркнулся, заваливаясь, рухнул на воду, заскользил – до следующей волны, что закрутила его, ломая крылья и врываясь в открытую бомбовую камору.

– Антуан! – Я рванул старика за плечо. Вода ревела, врываясь в кабину.

Он повернул голову и осклабился – довольной улыбкой человека, совершившего что-то важное, пусть и не слишком-то радостное.

– Спасайся! Я не умею плавать.

У меня смешались мысли. Как?

Антуан, прославившийся тем, что ради товарища свой планёр на воду сажал – не умеет плавать?

Будучи молодым, уже прославленным и еще жадным к жизни, не по приказу, не принужденный к тому крушением – повел планёр навстречу холодному северному морю?

Вода хлестала, заливая планёр, а я отдирал ладони Антуана от штурвала. Его пальцы закостенели на тонкой бамбуковой дуге: не от того, что летун противился мне, а от долгих часов полета, забравших все силы.

– Не надо… я знал, что так должно кончиться… – прошептал старик.

Но силы были неравны. Я все-таки оторвал его от штурвала, ударом ноги выбил промокшую парусиновую дверцу. Вода уже заливала нас по горло. Волоча Антуана за собой, отталкиваясь от тонущего планёра, я поплыл прочь. Антуан слабо бил по воде рукой, пытаясь помочь мне.