Как только в большом зале каменщики закончили свою работу, к делу приступили живописцы, начавшие наносить росписи на свежую штукатурку. Когда вдоль одной из стен протянулась длинная полоса орнамента, Тобин, склонив голову набок, заметил:

— Немного похоже на дубовые листья и желуди, но не совсем.

— Это и не должно быть точное изображение чего-то, — объяснил ему Аркониэль. — Просто приятный глазу узор. Живописец нанесет несколько рядов разных фигур, а потом распишет их яркими красками.

Они вскарабкались на шаткие леса, и Аркониэль попросил мастера показать Тобину, какие инструменты — медные линейки и кронциркули — тот использует, чтобы контуры были правильными, а линии — прямыми.

Когда они спустились с лесов, Тобин побежал в свою игровую комнату и достал из сундука давно забытые письменные принадлежности. Разложив их на столе, он принялся наносить на пергамент ряды узоров, используя вместо циркуля собственные пальцы, а вместо линейки — кусок сломанного деревянного меча. Половина ряда была уже готова, когда Тобин заметил, что через дверь за ним наблюдает Аркониэль.

Тобин продолжал работать, пока не дошел до края листа, потом откинулся назад и оглядел результат.

— Не очень-то хорошо получилось. — Аркониэль подошел и посмотрел на лист.

— Да, но для первой попытки и не так плохо.

Таков был его обычный подход. Если Нари расхваливала все, что бы ни сделал Тобин, Аркониэль вел себя так же, как Фарин: хвалил за трудолюбие, не превознося результат больше, чем тот того заслуживал.

— Давай посмотрим, что получится у меня. — Аркониэль взял лист пергамента из стопки и перевернул его. На лице волшебника появилось странное страдальческое выражение. На обороте листа виднелись строки, написанные когда-то Ариани, пока Тобин обводил написанные ею буквы. Прочесть надпись Тобин не мог, но ясно видел, что она взволновала Аркониэля.

— Что там написано? — спросил мальчик.

Аркониэль с трудом сглотнул и хотел что-то сказать, но Брат вырвал лист у него из руки и швырнул в дальний угол прежде, чем волшебник прочел Тобину написанное.

— Просто стихотворная строфа, посвященная птицам.

Тобин подобрал пергамент и сунул его в самый низ стопки, чтобы Брат еще больше не разошелся. Лист, оказавшийся сверху, был покрыт крупными буквами, смазанными и нечеткими.

— Мама учила меня писать, — сказал Тобин, обводя пальцем контуры букв.

— Понятно. Не хочешь показать мне, что тебе удалось выучить? — Аркониэль попытался улыбнуться, как будто ничего не случилось, но его взгляд не мог оторваться от листа, который выхватил Брат. Волшебник казался очень печальным.

Тобин старательно вывел те одиннадцать букв, которые знал. Он не один месяц не брал в руки перо, и буквы получились корявые, некоторые даже вверх ногами. Большинство названий букв он забыл.

— Твоя мама многому тебя научила. Хочешь, я напишу для тебя новые образцы?

Тобин покачал головой, но Аркониэль уже принялся за дело.

Мальчик принялся обводить буквы и скоро забыл и о строфе, которую Аркониэль ему не прочел, и о вспышке раздражения Брата.

Аркониэль дождался, пока Тобин с головой уйдет в работу, потом осторожно взялся за лист, который у него отнял демон. Он вытянул его ровно настолько, чтобы прочесть написанные Ариани строки:

Тобин в душе стал было беспокоиться насчет ожидаемого приезда мальчика-компаньона, но когда прошли недели и никто не появился, мальчик с облегчением выбросил такую возможность из головы, решив, что отец передумал.

В замке и так было много народа. Сколько Тобин себя помнил, здесь всегда было сумрачно и тихо. Теперь же мастера целые дни сновали туда и сюда. Когда Тобину надоедало наблюдать за их работой, он отправлялся на кухню к Нари и поварихе. Обе женщины непонятно почему радовались суматохе, несмотря на то, что Нари по-прежнему была недовольна общением Тобина с работниками.

Однако никто не радовался переменам в замке больше старого Минира. Хотя работы начались по инициативе волшебника, руководил ими дворецкий, и никогда он не радовался больше, чем когда распоряжался, в какой цвет что выкрасить или какой рисунок выбрать. Он также обсуждал с купцами в зале новые приобретения, и скоро на полках заблестела прекрасная посуда, а стены украсились роскошными занавесями.

— Ах, Тобин, вот к такой жизни я и привык в Атийоне! — сказал однажды Минир мальчику, когда они осматривали новые гобелены. — Твой отец наконец позволил мне превратить замок в то, чем ему следует быть!

Как ни интересно было Тобину следить за работами, по мере того как они близились к завершению, он начал испытывать странное беспокойство. Чем больше были перемены, тем труднее становилось мальчику вспоминать, как здесь жили его родители. Когда Минир начал говорить о том, что следует переделать в его собственной комнате, Тобин захлопнул дверь, придвинул к ней сундук и отказывался выйти до тех пор, пока старик не пообещал сквозь замочную скважину, что оставит все, как есть.

Работа тем не менее кипела вокруг. Иногда вечерами, прежде чем Нари приходила в спальню, Тобин прокрадывался на площадку лестницы и смотрел оттуда на ярко освещенный, полный ярких красок новый зал, пытаясь представить себе, как все было, когда отец еще не так часто отсутствовал. Может быть, если все изменится слишком сильно, он и вообще не захочет больше сюда возвращаться…

Найти подходящего компаньона для Тобина оказалось более трудным делом, чем ожидала Айя.

Волшебница вообще не очень любила детей. Многие десятилетия она имела дело только с теми, кто от рождения обладал магическими способностями. Никто из ее учеников не был обычным ребенком, да и обучение скоро выявляло их таланты. С ними Айя переживала собственные первые неуверенные шаги в магии, разочарования и победы, с ними она ликовала, когда каждый из ее учеников обретал собственную уникальную силу. Никто из них не был похож на другого — и одаренность, и сила у всех были разными, но для Айи все они были одинаково дороги. Радость заключалась в том, чтобы обнаружить в новичке скрытый талант и в полной мере развить его.

Но теперь… Поиск продолжался уже не недели, а месяцы, и мнение Айи об обычных детях вовсе не улучшилось. В семьях сельских рыцарей сыновей хватало, но ни один из них не казался старой волшебнице интереснее обыкновенной репки.

Благородный Эвир, чей дом Айя посетила первым, имел шесть сыновей, и двое из них были как раз подходящего возраста, но оба были тупы и неуклюжи, как кроты.

Айя, вспомнив, что в семье госпожи Мориал рождалось много детей, следующим посетила ее обширное поместье. У вдовы был десятилетний сын, который сначала показался волшебнице достаточно живым и сообразительным, однако когда она легко коснулась его рассудка, оказалось, что он уже осквернен жадностью и завистью. Верно служить принцу — или царице — не мог бы тот, для кого главное — лишь собственное высокое положение.

Так что Айя ехала дальше, медленно преодолевая скаланские просторы, встречая все новых репок и будущих прилипал. Ей оставалось около недели пути до Эро, когда начались первые дожди ритина. Под холодной изморосью Айя пыталась найти дорогу к поместью благородного Джорваи, которого она знала еще юношей.

На второй день поисков, когда уже наступали сумерки, а усадьбы или хоть какого-нибудь убежища видно все не было, дорога неожиданно привела Айю на берег вздувшейся от дождя реки. Волшебница попыталась заставить свою кобылу войти в воду, но животное шарахнулось и едва не сбросило всадницу.