Дело осталось за малым – убедить Роберта фон Коша в том, что это хорошая сделка. Ведь после объявления о капитуляции часики начнут тикать. Просто мне исторически подкованный Жилин рассказывал, что, когда в Компьенском лесу подписывались бумаги, одним из условий был вывод войск с оккупированных территорий в течение пятнадцати дней. В реальной истории про Россию разговора не было. Но в этот раз мы не вышли из войны (почему собственно Антанта и признала Советское правительство) так что пятнадцатидневный срок распространится и на нас. Но главное, что противник не сможет заявить нашему правительству – дескать ваши войска продолжают стрелять и всячески мешают выводу сил. Угу – фрицы, дурачки, сами нас объявили бандитами, не имеющими отношения к регулярной армии. Вешать обещали без суда и следствия. Вот теперь и хапнут полной ложкой, за столь вопиющую недальновидность.
Просто пешком, да еще и отягощенные имуществом, за это время немцы просто не успеют уйти. Так что теперь мы проводим удаленную ревизию будущих трофеев и ищем выход на фон Коша. Он ведь уже довольно пожилой (все-таки шестьдесят два года) и по логике, особо упорствовать экспроприации не должен. Все равно хоть какая-то дальнейшая карьера генералу не светит*.
*В реальной истории в декабре 1918 года Роберт фон Кош вышел в отставку
Но если дедушка упрется, то сменим переговорщика. Хотя очень бы не хотелось раньше времени светить такой удобный способ решения проблем как винтовка со снайперским прицелом…
Только все это дело ближайшего будущего, а ныне, буквально за час вызнав интересующие вопросы у унтера, я под занавес подытожил:
– Ну все камрад. Сейчас тебе дадут воды и накормят. А мы пока займемся перепроверкой твоих слов у обер-лейтенанта. И если выяснится, что ты нигде не соврал то будем считать, что жизнь и свободу заслужил.
Келлер облегченно вздохнув, убедительным тоном ответил:
– Богом клянусь, в моих словах не было ни грана лжи. – после чего помявшись продолжил – Осмелюсь напомнить, что господин обер-лейтенант не является интендантом и может не знать всех наших нюансов. Как я уже говорил господин обер-лейтенант просто был в гостях у нашего господина лейтенанта.
Я отмахнулся:
– Разберемся.
И дал знак охране увести одного и предоставить второго пленного.
Летеха, невзирая на молодой возраст (а может быть и благодаря этому) оказался довольно дерганным и скандальным. Ему не нравилось сидеть с мешком на голове, ему не нравилось обращение, ему не нравилась обстановка и ему не нравились мы. Высказав претензии, он гордо отвернул голову, но момент пика демонстрации варварам тевтонского духа сильно смазала оса, которая жахнула обера куда-то в район губы. Тот коротко вскрикнул, схватившись за физиономию, а я спокойно предупредил:
– У вас есть еще минута для того, чтобы начать отвечать на вопросы. В противном случае эта оса вам покажется райской бабочкой.
Фриц не стал дергать смерь за усы и сочтя что несгибаемость он показал достаточно хорошо, внял предупреждению. После чего допрос прошел почти так же, как и с унтером. Ну если не считать долгих многозначительных пауз перед ответами, высокомерных взглядов и общей брезгливости, не сходящей с лошадиной физиономии пленника. Потом в нем что-то опять переклинило, и он уперся. Мне это быстро надоело и кивнув нашему контрразведчику на офицера, я приказал:
– Займитесь.
А сам ушел обедать.
После моего возвращения обер-лейтенант выглядел несколько непрезентабельно. Но зато пел соловьем. Ну а когда мы закончили, и Нетребко поднял брови: дескать – «что с ним делать дальше?» я лишь мотнул головой в сторону оврага. Ну а что еще? Немчик из пруссаков. Достаточно молодой чтобы к следующей войне дослужиться до полковника. Плен он не простит. И на фига нам в будущем нужны настолько злобные противники, да еще и с огромной личной неприязнью? Так что – в овраг…
Зато теперь мы достаточно хорошо знаем обстановку. И не только по складам, так как лейтенант служил офицером при штабе полка. Грамотным офицером, знающим и памятливым – вон на карте сколько новых пометок появилось. И общими сведениями он обладал довольно неплохими, поделившись обстановкой в Киеве откуда приехал буквально две недели назад.
Мельком глянув вслед уводимому офицеру, я закурил, размышляя о бренности всего сущего, но был прерван стоящим рядом контрразведчиком. Он, глядя туда же куда и я внезапно спросил:
– Скажите, а это было обязательно?
Тяжело вздохнув, ответил:
– Тарас Григорьевич как вы заметили, во время допроса я коснулся нескольких чисто философских моментов. И в частности спросил у обер-лейтенанта как он относится к трудам Артюра де Гобино и Хьюстона Чемберлена*.
*Да-да. Для тех, кто не в курсе, расовую теорию изобрели вовсе не немцы. Тут в полный рост постарались «просвещенные» французы и англичане. Она им оказалась очень близка. А сумрачные тевтонцы доперли до нее в последнюю очередь. Зато они оказались самыми деятельными. Именно поэтому ВСЕ «старые» европейцы и поддерживали нацизм. Да и сейчас поддерживают в глубине души. А некоторые и не в глубине…
Нетребко удивился:
– И что? Я тоже о них слыхал. Но мало ли какие течения в Европе бывают. Тем более что тот француз-основоположник насколько я помню умер еще в прошлом веке. Про англичанина не знаю, вроде жив… Только какое отношение они могут иметь к этому немцу?
Уважительно покосившись на бригадного контрразведчика (вот что значит образованный человек!), пояснил:
– Вы о расовой теории просто слышали, а вот лейтенант отозвался о ней в превосходной степени – и предупреждая дальнейшие вопросы продолжил – просто я умею экстраполировать поэтому с уверенностью скажу, что со временем в Европе это «учение» займет все умы и из теории превратится в страшную практику. Когда людей начнут уничтожать просто за неправильную форму черепа или за не верную национальность. Как расово неполноценных. Поэтому я предпочитаю давить эти чайники, пока они еще выросли до паровозов. И если вам интересно, позже могу подробнее осветить тему.
Несколько выбитый из колеи контрик кивнул:
– Конечно интересно!
А я подумал, что надо бы для всей бригады (а потом не только для бригады) дать пояснения пагубности расовой теории. Заодно и про арийцев пояснить. Чтобы западники не особо перья распушали. Публицистов к этому делу подключить. А то Жилин мне пояснил что первые нацисты уже не просто вылупились, а сдохнуть от старости успели (именно от Седого я про того француза узнал) а у нас никто и не чешется. Иван считает, что пока не до этого, но я думаю, что время упускать нельзя. Уже сейчас надо людям рассказывать какие там на западе нас «друзья» ожидают…
Но тут, сбивая философский настрой, к нам присоединились появившиеся из оврага бойцы и мы пошли в сторону штабного навеса. К слову сказать – допросы проходили сильно в стороне от общего расположения и сейчас идя эти пятьсот метров до своего места, переговаривался с Нетребко, попутно обдумывая свою антинацистскую речь. Обдумывалось плохо и в конце концов решил подключить к этому делу комиссара. Вот уж кто умеет нужные слова подбирать…
Правда проходя мимо усаженной в теньке первой роты второго батальона у которой сейчас проходила проверка знаний уставов, с улыбкой убедился, что косноязычных у меня в принципе нет. Вон как доходчиво сержант объясняет статьи армейского закона. Образно да с выдумкой. Тут и Петр первый бы заслушался.
Кстати про уставы. В строевом и гарнизонном было довольно мало изменений. А вот дисциплинарный и внутренней службы (к которым я конкретно приложил руку) поменялись кардинально. А так как они наконец-то были утверждены и даже распечатаны, то бойцы их активно изучали. По правде, там еще дописывать и дописывать, но основы положены. Во всяком случае для общевоинских уставов. И что характерно, тяжелее всего приходилось офицерам. Переучиваться оно ведь завсегда тяжелее, чем просто учиться. Но ничего – справятся.
Да и общий настрой в бригаде мне нравится. Новенькие из народа вполне себе осваиваются. С офицерами несколько сложнее, но тоже неплохо. Судя по донесениям, из полутора сотен всего пятеро пока так толком и не прижилось. Надо будет сегодня их собрать и поговорить. Вспомнив об этом, я вздохнул, тихонько выругавшись под нос. Мля… хоть молоко требуй за вредную работу отцом-командиром. Ну а что – царям значит можно (во всяком случае так Бунша* говорил) а я что – рыжий?
