*Домоуправ ставший и.о. царя из комедии «Иван Васильевич меняет профессию»

С другой стороны, особо жаловаться тоже не след. Парни в погонах оказались достаточно адекватными и хорошо чуящими обстановку. Вон, позавчера один боец со значком поручика заметил, что моя бригада в некотором роде является заповедником для офицеров. То есть местом, где к ним относятся без подозрения и предубеждения. Отталкиваясь в отношениях на службе лишь от личных качеств, а не от бывшей классовой принадлежности. И я с ним согласен.

Конечно, очень хотелось, чтобы во всей создаваемой РККА было так же, но осознавая отношения простого люда к дворянам вообще и к офицерам в частности, я понимал, что вряд ли это получится. «Своими», в большинстве частей нашей армии, бывшие «благородия» точно не станут. Их услугами будут пользоваться, но дистанция точно не исчезнет. Ну или исчезнет лет через десять, когда в войсках не останется тех, кто собственной мордой ловил отношения «золотопогонников» к солдатам. Да и сами офицеры к тому времени уже эволюционируют из «держиморд», «сатрапов» и «золотопогонников» в обычных военнослужащих Красной Армии. Но это все дела будущего, а в моем «заповеднике гоблинов» уже сегодня все должно быть нормально. Поэтому с «не прижившимися» обязательно надо поговорить.

Только вот все планы сломало долгожданное, но от этого не менее неожиданное радиосообщение о начале переговоров с немцами. «Маркони» появился, когда я втолковывал комиссару наиболее мерзкие последствия расисткой теории и Кузьма даже не сразу понял, что произошло. Зато, когда второй раз перечитал содержание послания, чуть не подпрыгнул и подняв на меня радостно округленные глаза, прерывающимся голосом спросил:

– Так это что? Получается, что всё? Или как? Тут ведь только про перемирие пишут…

Меня Иван еще в Москве просветил о возможном развитии событий, поэтому сейчас просто повторил слова председателя СНК:

– Я же тебе говорил, что все произойдет очень быстро. Думаю, до конца недели, перемирие перерастет в капитуляцию. Ведь фрицы еще в августе хотели прекращения огня. Хотя бы временного. Но Антанта выкатила условия, одним из которых было отречение кайзера Вильгельма. Людендорф тогда их охарактеризовал как «неприемлемые». Ну а сейчас, видимо, немцы дозрели…

Закуривший Лапин на какое-то время замолк, а потом сграбастав лист с текстом, решительно сказал:

– Так. Надо собрать партактив и донести новость до людей.

Я кивнул:

– Давай. У меня сейчас тоже дел до горла.

А когда комиссар убежал, подтянув Буденного, Михайловского и Матвеева сел писать письмо Кошу. Точнее: командиру пятнадцатой дивизии ландвера генерал-лейтенанту Роберту фон Кошу.

Только вот не подумайте, что это был аналог послания запорожцев турецкому султану. Даже не рядом. Это было корректнейшее послание с предложением о встрече, в связи со сложившейся для немцев обстановкой. Ну и поиска возможных путей решения выхода из этой ситуации. При этом, как культурный человек не стал сразу грубо писать – «бабки гони!» а дал лишь легкий намек на наши желания.

Правда начальник штаба, наш штатный монархист, недавно переквалифицировавшийся в большевики, осознав озвученный мною желания, в очередной раз возразил:

– Чур Пеленович, это абсурд. Ни один командир подразделения на подобное не пойдет. Даже у турок… А здесь не турки, тут немцы. Это же какой урон офицерской чести!? После подобного, если и застрелишься, то репутацию не спасешь. То, что вы хотите предложить – немыслимо!

Я усмехнулся:

– Мы рождены что б сказку сделать былью! Так что все мыслимо! И ваши слова, Игнат Тихомирович, имели бы резон еще вчера. А сегодня уже нет… Через несколько дней переговоры о прекращении огня перетекут в переговоры о капитуляции. И Кошу, за спасенные солдатские жизни, благодарные немецкие демократы еще и памятник поставят!

Правда переубедить Матвеева все равно не получилось. Ну да война план покажет. А сейчас письмо было помещено в конверт из плотной бумаги, прошито нитью и залито во всех положенных местах сургучом, на который шлепнули печать для депеш. Солидный такой докУмент получился.

О способе доставки послания вопросов тоже не возникало. Накормленный, напоенный, связанный и с мешком на голове Михель Кёллер тихо потея от неизвестности, сидел в тенечке, ожидая решения своей судьбы. Изначально у меня были мысли насчет какого-нибудь офицера, но и унтер в данном случае вполне подойдет. Тем более что офицера еще надо где-то ловить а Келлер вот он, прямо под рукой. Да и складской работник такого ранга вполне может быть приравнен к среднему комсоставу. Во всяком случае, по уровню авторитета среди знающих людей. Тем более что с непосредственным начальником у Кёллера вполне нормальные отношения. А этот лейтеха-интендант имеет прямой выход на штаб дивизии.

Так что пока я проверял, хорошо ли прилип сургуч, унтер-офицер был доставлен пред ясны очи командира. Оптимизма за время подкустового сидения у немца не прибавилось. Скорее даже наоборот. Поэтому для начала пришлось пленного успокоить:

– Как я и обещал – мы тебя отпускаем. Более того, наши люди довезут тебя практически до того места, откуда взяли.

В глазах кладовщика загорелась надежда и я продолжил:

– Но ты должен будешь передать этот пакет своему командованию. Предназначается он Роберту фон Кошу. Вашему командиру дивизии. Понятно, что непосредственно к нему ты не попадешь. Но вот передать письмо через своего непосредственного начальника, вполне сумеешь.

Собеседник с опаской покосился на конверт, поэтому пришлось дополнительно пояснить:

– Тут не набор оскорблений. Здесь приглашение к переговорам. Дело серьезное, касающееся жизни ваших солдат, поэтому вопрос – ты выполнишь порученное тебе задание?

Унтер вытянулся:

– Яволь, герр офицер!

Я кивнул и протягивая пакет сказал:

– В таком случае проверь целостность печатей и распишись в журнале о получении.

Кто-то возможно удивится – на хрена его роспись-то нужна? Но тут дело в общей законопослушности немцев. У них в глубине организма заложена охрененная тяга к орднунгу (читай – страх перед устоявшимися правилами) и после заполнения строчки в журнале, Кёллеру даже в голову не придет втихаря выкинуть опасное послание. Потому как это уже не просто писулька от врага, а официальное письмо, за которое он лично расписался. Причем ключевыми тут являются слова «расписался» и «лично».

В общем, после оставления автографа, фриц был отведен в сторонку, а я, повернувшись к вызванному Журбину, приказал:

– Немца в люльку мотоцикла. Мешок на голову. Отвезти до места. У буденновцев уточнишь, где именно этого фрукта взяли. Судя по тому, что они на карте показывали, это километрах в двадцати отсюда. Но везите не по прямой. Покрутитесь немного, чтобы он расстояние не прикинул, а то мало ли что…

Давно не стриженный Журбин (всеми кудрями, усами и чертами лица удивительно похожий на Сидора Лютого из «Неуловимых») кинув ладонь к панаме, ответил:

– Есть! Сделаем в лучшем виде!

А я попенял вдогонку:

– И в порядок себя приведи, а то скоро косы можно будет заплетать.

На что Ванька, хитро блеснув взглядом лишь кивнул, а меня очередной раз посетила мысль, что без начальственного ора (или шипения) на некоторые командирские пожелания народ с легкостью забивает. И этот ухарь, по доброй воле, точно стричься не станет. Максимум, особо длинные локоны уберет, чисто формально выполнив приказ и на этом успокоится. С другой стороны – пусть его. Санслужба у нас налажена хорошо, вшей в бригаде почти нет, а у Ивана зазноба в наличии, так что чуб парню просто необходим.

От размышлений о фасонах причесок меня отвлек Буденный. Присаживаясь рядом и закуривая, Семен задумчиво почесал гладко выбритый подбородок:

– Ну что командир, думаешь придет германец на встречу? И не слишком ли много мы хотим?

Щелкнув зажигалкой, и последовав его примеру, рассудительно ответил: