То, что наша скорая встреча кончится для Погожина-Осташкевича трагически, я не сомневался. Каким бы противником смертной казни я не был, этого гада приговорил, что называется без права на амнистию и помилование.

Скоро снаружи послышались глухой стук.

– Слуга ставит шатер, – сообщила Матильда.

– Дай посмотреть, – попросил я, оттесняя ее от щели.

Действительно, верный холоп, вколачивал в землю колья для палатки. Опричников не было ни видно ни слышно и я решил, что пока оба «фигуранта» находятся рядом, можно начать запланированную встречу.

– Ты пока останешься здесь, – попросил я Матильду. – Если что, стреляй, а я пойду знакомиться.

Я проверил пистолеты и выполз из шалаша. Мое внезапное появление произвело на собравшихся однозначно шокирующее впечатление.

Холоп Ванька распрямился, опустил руку с топором, которым вколачивал кол, и уставился на меня как на привидение.

Павел Петрович повернулся, не вставая со своего стула, и тоже смотрел на меня во все глаза. Уланская форма ввела его в роковое заблуждение, и он спросил по-французски, кто я такой.

– Qui eies-vous, monsieur l'officier?

От того, что он назвал меня офицером, а не вахмистром, я почему-то не растрогался, да и говорить с ним предпочел на русском языке.

– Ваш поклонник, господин Погожин-Осташкевич, давно мечтаю с вами встретиться! – безо всякой позы, тихим голосом, объяснил я.

То, что я назвал его по фамилии, кажется, удивило Павла Петровича даже больше, чем то, что француз заговорил по-русски.

– Разве мы знакомы? – несколько растеряно, спросил он, внимательно меня рассматриваю. – Я вас что-то не припомню…

– Мы действительно близко не виделись, – подтвердил я, – но знакомы заочно, это я застрелил вашего приятеля-чернокнижника!

Погожин окаменел лицом, вонзил в меня острый как кинжал взгляд и даже подался вперед, чтобы навек запечатлеть в памяти своего главного врага.

– Вы, ты! Как ты посмел, предстать перед мои очи! Да я тебя, мерзавца! – залопотал он, шаря рукой по поясу, видимо в поисках оружия. Оружия у него не оказалось, тогда он срывающимся голосом, приказал лакею. – Ванька, руби этого мерзавца!

Лакей, удивленный моим появлением не меньше своего господина, посмотрел на меня с нескрываемым ужасом и выронил из руки топор. Павел Петрович метнул в него грозный взгляд, но тот уже пятился, намереваясь, как можно быстрее оставить нас вдвоем.

– Стой где стоишь, а то пристрелю, – сказал я Ваньке, взявшись за рукоять пистолета. Тот усиленно закивал головой и застыл на месте.

Не могу сказать, испугался ли Погожин, он, похоже, умел держать себя в руках, и когда прошло первое удивление, заговорил, уверено, даже с легким презрением:

– Что тебе от меня нужно? Ты знаешь, против кого пошел?!

– Представляю, – ответил я, и сделал знак Матильде, что она может выходить.

Ее появление Павел Петрович встретил уже спокойнее, бросил лишь быстрый взгляд и опять гневно уставился на меня. Теперь он откинулся на спинку своего походного стула, даже вытянул вперед ноги, так что оказалось, что мы с женщиной стоим перед ним едва ли не на вытяжку, а он, развалившись, нас рассматривает.

– Нет, ты, мерзавец, не представляешь, против кого пошел и на кого поднял руку! Я велю не просто тебя казнить, я прикажу сделать из твоей шкуры чучело! В назидание всем негодяям вроде тебя! – зловеще говорил он.

Кажется, барин еще не понял, что влип не я, а он, продолжал корчить из себя государя-батюшку. Пришлось, забыв о его почтенном возрасте, напомнить кто здесь сильнее.

– А почему это ты передо мной сидишь? – нарочито удивленно спросил я и толкнул ногой его стул.

Тот сложился и опрокинулся, Павел Петрович вскрикнул и неловко упал на растоптанную в грязь землю. Теперь диспозиция радикально поменялась, мы с Матильдой гордо стояли, а он валялся у нас в ногах.

– Я, я, да как ты, – бормотал он, неловко поднимаясь на четвереньки.

Однако встать на ноги ему не удалось. Матильда, видимо, забыв, что она дама, вскрикнула и ударила пожилого человека ногой в бок, после чего тот вновь оказался в грязи. Я думал, что теперь он сломается, но дворянский дух оказался сильнее унижения. Погожин-Осташкевич извозившись в грязи, все-таки поднялся на ноги и смотрел на нас бешенными глазами.

– Я прикажу! – начал он, но я его перебил.

– Кому ты прикажешь? Своим опричникам? Если они еще не сбежали, то их перебьют крестьяне. Тебе больше некому приказывать, а вот отвечать придется!

– Отвечать? – забыв о гневе, вытаращил он на меня донельзя удивленные глаза. – За что? И перед кем?

Я удивился, правда, не так как сильно он, но все-таки удивился. Было, похоже, что Павел Петрович никакой вины за собой не чувствует и считает себя безгрешным, как ангел небесный. Пришлось объясниться:

– Отвечать за тех, кого по твоему приказанию убили, и перед теми, над кем ты издевался!

– Убили, издевался? – как-то растеряно, повторил он вслед за мной. – Что за вздор! Мне отвечать за своих рабов?! Перед кем? Я в ответе только перед Господом Богом, а он меня за рвение и заботу о лукавых рабах только наградит! Казнить, я их конечно, казнил, так для их же пользы!

– Погодите, – теперь уже растерялся я, невольно переходя с вельможным старцем на «вы», – вы вместе со своим колдуном заманивали случайно попавших в ваш дом людей в волчью яму, вы убивали крестьян и отчет собираетесь держать только перед Богом? Я вас правильно понял? Вы считаете себя невиновным?

– Да, – уверено сказал Павел Петрович, – в чем моя вина? Не входи в чужое имение, не трогай того, что тебе не принадлежит, и никто на тебя не посягнет. Не ленись, трудись в поте лица, почитай старших, и будет тебе за то не кара, а ласка и награда!

– Да, пожалуй, в этом есть своя логика, – признал я.

– Именно! – похвалил он, мою сообразительность, кажется, впервые посмотрев на меня без испепеляющей ненависти. – Если родился рабом, то будь хорошим рабом, а родился господином, будь хорошим господином!

– Я обдумаю ваши слова на досуге, – пообещал я. – А что вы скажете о моем спутнике? У него к вам очень большие претензии!

– Ты говоришь об этой потерявшей стыд женщине в мужском платье? – сказал он, повернувшись в сторону застывшей на месте Матильды. – Она недовольна тем, что я приказал своим холопам ее…

Он не успел договорить, француженка с отчаянным криком как тигрица бросилась на него и располосовала лицо ногтями.

Погожин вскрикнул и, защищая глаза, шарахнулся в сторону, не удержался и опять повалился в грязь. По-моему только это и спасло его от обезумевшей фурии. Он уже лежа на земле, успел закрыть лицо руками и закричал почему-то женским голосом:

– Помогите, убивают!

– Подлец! Негодяй! – выкрикивала Матильда, готовая, не пожалев своего мундира, броситься за ним в грязь, только бы добить.

– Погоди, что ты делаешь, – схватил я ее за руки и оттащил в сторону. – Зачем тебе марать об него руки, мы его будем судить по всем правилам.

– Я сама хочу его убить, не мешай мне! – кричала она, яростно вырываясь.

Пришлось держать ее в объятиях, пока она не успокоилась. За это время Павел Петрович уже немного пришел в себя и рассматривал свои руки запачканные землей и кровью.

– Эй, Иван, – окликнул я лакея. – Возьми веревку от шатра и свяжи барина по рукам и ногам!

Лакей дико на меня посмотрел и попятился.

– Ты, что не слышал, что я приказал! – рассердился я. – Хочешь оказаться на его месте?

– Я, барина, по рукам и ногам? – испуганно переспросил он. – Самого барина?!

– Самого, черт тебя побери! – закричал я, начиная терять терпение. – Что ты стоишь как столб! Неси веревку!

– Я, я, я, – говорил испуганно лакей. – Нешто можно такое сделать! Все беды от грамотности!

К чему он это добавил, было совершенно непонятно. Мы с Матильдой строго смотрели на него, даже не пытаясь выяснить, чем ему так не угодила грамотность, ждали, когда принесет веревку. Он, с трудом передвигая ноги, подошел к палатке поднял моток и остановился на месте.