Как и следовало ожидать, Рождество в этот год не принесло особой радости в семью Уинфилд. По крайней мере для старших. Малыши были так заняты подготовкой к празднику, что им некогда было раздумывать о том, как все на этот раз изменилось.

Приехал Бен и повел мальчиков на выставку новых автомобилей, а потом взял всех на рождественскую елку в отель «Фейрмонт». Многие друзья их родителей тоже звали детей в гости, но иногда эти приглашения причиняли боль и служили напоминанием, что они теперь сироты.

Алексис по-прежнему была очень замкнутой, но Эдвина изо всех сил старалась ее расшевелить. Иногда она заставала девочку в маминой спальне, но уже не волновалась особенно из-за этого, спокойно разговаривала с Алексис, сидя на розовом диванчике в гардеробной, и они с сестрой перебирали разные случаи из прежней жизни, как будто боялись, что они сотрутся из памяти.

Эдвина всегда как-то странно себя чувствовала там, наверху, словно комнаты родителей стали теперь чем-то вроде храма. Одежда Берта и Кэт все еще висела в шкафах, и у Эдвины не хватало духу ее убрать. Мамины расчески и золотой несессер тоже лежали там, где она их когда-то оставила.

Миссис Барнс аккуратно вытирала всюду пыль, но даже она не любила заходить в эти комнаты. Она говорила, что там ей всегда хочется плакать. А Шейла так и вовсе наотрез отказалась заглядывать туда, даже в поисках Алексис.

Эдвина, испытывая тоску, время от времени поднималась наверх. Там ей казалось, что она становится как-то ближе к ним, там легче было вспоминать…

Трудно было поверить, что прошло всего восемь месяцев, как не стало родителей. Иногда эти месяцы казались лишь мигом, а иногда — целой вечностью.

Миновали рождественские праздники, хотя для Эдвины они стали тяжелым испытанием. Но она все сделала как полагается, и дети, как обычно, вывесили чулочки для подарков, и спели рождественские гимны, и напекли сладких булочек, и сходили в церковь. Эдвина, как раньше мама, занималась покупками и упаковкой подарков, а Филип, сонно зевая, поблагодарил ее от имени всех в рождественскую ночь — как Берт обычно благодарил Кэт, и Эдвину это очень растрогало.

Бен приехал к ним на Рождество, и все ему страшно обрадовались. Он всем привез подарки: чудесную игрушечную лошадку для Тедди, девочкам — кукол, чрезвычайно интересный набор фокусов Джорджу, от которого тот пришел в восторг, красивые карманные часы Филипу и изящную кашемировую шаль Эдвине. Шаль была бледно-голубая, и Эдвина с удовольствием представляла, как наденет ее в апреле, когда кончится траур. Бен вначале думал купить ей черную, чтобы Эдвина могла ее носить сейчас, но потом ему расхотелось это делать.

— Я жду не дождусь, когда опять увижу тебя в пестрых нарядах, — тепло сказал он, когда Эдвина разворачивала подарок.

Дети тоже приготовили для Бена кучу подарков, даже Джордж написал маленький портрет собаки Бена, а Филип вырезал из дерева очень красивую подставку для ручек. Эдвина выбрала для него пару самых любимых папиных сапфировых запонок, спросив совета у Джорджа и Филипа. Они оба одобрили ее выбор: ведь Бен был их лучшим другом — верным и добрым.

Рождество для Бена давно уже стало грустным днем: оно приносило горькие воспоминания о семье, которой он лишился шесть лет назад. Но сейчас, в кругу детей Уинфилдов, он словно обрел новую семью, им было хорошо вместе, они развлекали друг друга, а под конец Тедди заснул на коленях у Бена.

Эдвина смотрела, как Бен относит его наверх и укладывает в кроватку. Как он добр к ним! И девочки любили его ничуть не меньше мальчишек. Фанни и даже улыбающаяся Алексис просили, чтоб он и их тоже уложил спать.

Выпив со старшими по последнему стакану портвейна, Бен, довольный, ушел домой. Рождество обещало быть таким грустным, а оказалось таким счастливым.

В отличие от Рождества, Новый год был полон слез и тяжелых воспоминаний.

К ним приехала тетя Лиз, которая плакала не переставая с первой минуты, как вышла из поезда. Ее черное платье было таким мрачным и строгим, что Эдвина сперва даже подумала, уж не умер ли дядя. Но Лиз сообщила скорбным голосом, что Руперт совсем ослаб здоровьем, безумно страдает от подагры и пребывает в ужасном расположении духа.

— Разумеется, он шлет вам всем свою любовь, — быстро добавила она, вытирая глаза.

Она ходила с Эдвиной по дому и рыдала над каждой фотографией или памятной вещицей, а встречая кого-нибудь из детей, начинала плакать еще горше, чем совершенно их расстроила. Она никак не могла привыкнуть к мысли, что ее любимая сестра погибла и дети осиротели.

Эдвина с трудом выносила ее стенания, потому что восемь месяцев они изо всех сил старались не просто стать на ноги, но жить полной жизнью, а тетя Лиз упорно отказывалась это замечать. Она сетовала, что дети выглядят ужасно и они такие бледненькие, кто, интересно, у них повариха, если она вообще имеется.

— Та же, что и раньше, тетя Лиз. Вы же помните миссис Барнс.

Но Лиз только плакала и твердила, как это плохо и даже недопустимо, что Филипа и Джорджа воспитывает сестра, хотя и не могла точно определить, почему это так плохо. Правда, за последние месяцы Лиз сама впала в глубочайшую депрессию; она чуть не потеряла сознание, войдя в комнату сестры и увидев ее вещи, висевшие, как раньше, в шкафах.

А в спальне она совершенно потеряла контроль над собой и закричала:

— Я этого не вынесу… не вынесу!.. О, Эдвина, как ты могла?! Как ты могла такое сделать?

Эдвина в полном недоумении уставилась на нее, и тетя объяснила:

— Как ты могла все здесь оставить, как будто они уехали только сегодня утром?!

Лиз трясла головой и истерично всхлипывала, обвиняюще глядя на Эдвину. Она не могла понять, что им в каком-то смысле служило утешением, что тут висели папины костюмы, мамины платья, лежали такие знакомые щетки для волос, покрытые розовой эмалью.

— Ты должна немедленно все убрать! — потребовала Лиз, на что Эдвина только отрицательно покачала головой.

— Мы еще не готовы это сделать, — тихо сказала она, протягивая тетке стакан воды, предусмотрительно принесенный Филипом. — И, пожалуйста, тетя Лиз, постарайтесь держать себя в руках. Детям тяжело все это видеть и слышать.

— О, как ты можешь так говорить? Неужели ты совсем бесчувственная?

Лиз опять разразилась громкими рыданиями, и Эдвина отправила детей погулять с Шейлой, чтобы избавить их от тяжелой сцены.

— Если б ты знала, как я оплакивала Кэт все эти месяцы… что для меня ее смерть… моя единственная сестра!

Тетя Лиз продемонстрировала Эдвине свой эгоизм. Она не подумала, что шестеро детей потеряли свою мать. Она не думала о Берте… Чарльзе… и тем более бедной Уне… Лиз была занята только собственным горем и ни о ком больше не думала.

— Тебе следовало приехать в Англию, как этого хотел Руперт, — причитала она, — я бы позаботилась о вас.

Эдвина лишила ее последнего шанса заняться воспитанием детей. Они отказались ехать и остались в Сан-Франциско, а теперь Руперт успокоился, потому что поверенный написал, как у них все хорошо. Своим упрямством Эдвина все разрушила, она ведет себя совсем как ее папочка.

— Некрасиво с твоей стороны было отвечать отказом на наше приглашение, — произнесла Лиз, и Филип внезапно разозлился.

— Ничего некрасивого моя сестра не сделала, мэм, — процедил он сквозь зубы, и Эдвина велела ему пойти вниз посмотреть, чем там занимается Джордж, чтобы избежать ненужных препинаний.

Лиз прожила у них двадцать шесть дней, и временами Эдвина думала, что еще один день — и она сойдет с ума. Лиз плакала все дни напролет и наводила этим тоску на детей. А в конце она буквально заставила Эдвину убрать хотя бы часть вещей из родительской спальни. Лиз решила взять с собой в Англию некоторые вещи Кэт, напоминавшие об их юности и мало что значащие для ее племянников и племянниц.

Наконец, почти через четыре недели, они проводили тетю Лиз до парома, который шел в Окленд на станцию. Эдвине казалось, что от тетиных слез дом отсырел, а та сердилась на Эдвину до самого отъезда.